Теорию эту перед Анной Юрьевной, когда-то за границей, развивал один француз и говорил при этом превосходнейшим французским языком, жаль только, что она не все помнила из его прекрасных мыслей.

- Война войне розь, - сказал ей с улыбкою князь.

- Еще бы! - подхватила Елена.

- Какая розь! Всякая война есть смерть и ужас! - воскликнула Анна Юрьевна.

- Ужас, но необходимый, - опять прибавил князь и сам сначала хотел было говорить, но, заметив, что и Елена тоже хочет, предоставил ей вести речь.

- Войны бывают разные[34], - начала та. - Первая, самая грубая форма войны - есть набег, то есть когда несколько хищных лентяев кидаются на более трудолюбивых поселян, грабят их, убивают; вторые войны государственные, с целью скрепить и образовать государство, то есть когда сильнейшее племя завоевывает и присоединяет к себе слабейшее племя и навязывает формы жизни, совершенно не свойственные тому племени; наконец, войны династические, мотив которых, впрочем, кажется, в позднейшее время и не повторялся уже больше в истории: за неаполитанских Бурбонов[35] никто и не думал воевать! Но есть войны протестующие, когда общество отбивает себе права жизни от какой-нибудь домашней тирании или от внешнего насилия: те войны почтенны, и вожди их стоят благословения людей.

- О, да вы революционерка ужасная! - опять воскликнула Анна Юрьевна, вполне уже понявшая на этот раз все, что говорила Елена.

Вообще, в области войн Анна Юрьевна была развитее, чем в других областях знаний человеческих, вероятно, оттого, что очень много в жизни сталкивалась с военными и толковала с ними.

- Мне, может быть, ничего бы этого перед вами, как перед начальницей моей, не следовало говорить! - произнесла Елена, с веселою покорностью склоняя перед Анной Юрьевной голову.

- О, как вам не стыдно, ma chere, - произнесла та, - но я надеюсь, что вы подобных вещей детям не говорите!

- Я думаю! - отвечала Елена голосом, как бы не подлежащим сомнению.

- Революционерные идеи, как бы кто ни был с ними мало согласен, в вас имеют такую прекрасную проповедницу, что невольно им подчиняешься! - сказал Елене барон.

- Merci, monsieur! - произнесла та, склоняя тоже несколько и перед ним голову.

В это время вдруг вошла горничная княгини в сад.

- Княгиня приказала вас просить не разговаривать так громко; они хотят почивать лечь, - обратилась она к князю.

Тот побледнел даже от досады, услыхав это.

- Здесь и то негромко разговаривают! - сказал он.

- Ах, это я виновата, я говорила громко, - произнесла Елена явно насмешливым голосом.

- Барыня еще просила вас непременно поутру зайти к ним, - продолжала снова горничная, обращаясь к князю.

Бедная княгиня, услыхав, что Елена у них в гостях, не выдержала и вознамерилась завтра же непременно и решительно объясниться с мужем.

- Ну, хорошо, ступай! - отвечал князь все с той же досадой.

Горничная хотела было уйти, но к ней обратилась Анна Юрьевна:

- Скажи княгине, что я сейчас зайду к ней проститься.

- Слушаю-с! - отвечала горничная и ушла.

Анна Юрьевна начала прощаться с хозяином и с гостями его.

- Заходите, пожалуйста, ко мне, - сказала она Елене гораздо уже более искренним голосом, чем говорила ей о том прежде. Елена в этот раз показалась ей окончательно умной девушкой. - Надеюсь, что и вы меня посетите! присовокупила Анна Юрьевна барону.

- Сочту для себя за величайшую честь, - отвечал тот, с почтением поклонившись ей.

Анна Юрьевна ушла сначала к княгине, а через несколько времени и совсем уехала в своем кабриолете из Останкина. Князь же и барон пошли через большой сад проводить Елену домой. Ночь была лунная и теплая. Князь вел под руку Елену, а барон нарочно стал поотставать от них. По поводу сегодняшнего вечера барон был не совсем доволен собой и смутно сознавал, что в этой проклятой службе, отнимавшей у него все его время, он сильно поотстал от века. Князь и Елена между тем почти шепотом разговаривали друг с другом.

- Ты восхитительна сегодня была!.. Обворожительна!.. - говорил он, крепко прижимая своей рукой руку Елены к себе.

- Вот как, восхитительна, - говорила та, отвечая ему таким же пожатием.

- Что удивительнее всего, - продолжал князь, - все эти умные женщины, так называемые bas bleux[116], обыкновенно бывают некрасивы, а в тебе четыре прелести: ум, образование, красота и грация!

- Ну да, совершенство природы. - отвечала с усмешкою Елена, - погоди, узнаешь много и пороков во мне! - прибавила она серьезнее.

- Я пока один только и знаю, - подхватил князь.

- А именно?

- Ревность.

- Ну, это не порок, а скорее глупость, - отвечала Елена.

- Je vous salue, messieurs, et bonne nuit![117] - заключила она, оставляя руку князя и кланяясь обоим кавалерам.

В это время они были уже около самой дачи Жиглинских.

- Adieu! - сказал ей с чувством князь.

- Adieu! - повторил за ним с чувством и барон.

Елена скрылась потом в калиточку своего сада, друзья же наши пошли обратно домой.

- Как вы находите сию девицу? - спросил князь после некоторого молчания.

- Я умней и образованней женщины еще не встречал! - отвечал барон, по-видимому, совершенно искренно.

- Я думаю! - произнес самодовольно князь.

- Уверяю тебя! - подтвердил еще раз барон и, присвистнув, сбил своей палочкой листок с дерева.

На другой день, часов в двенадцать утра, князь ходил по комнате жены. Княгиня по-прежнему сидела неодетая в постели, и выражение ее доброго лица было на этот раз печальное и сердитое. Объяснение между ними только что еще началось.

- Как это было глупо вчера с вашей стороны, - начал князь, - прислать вдруг горничную сказать нам, как школьникам, чтобы не шумели и тише разговаривали!..

- Но я больна - ты это забываешь!.. - возразила ему княгиня.

- Ничего вы не больны! - сказал с сердцем князь.

- Как не больна? - воскликнула княгиня с удивлением, - ты после этого какой-то уж жестокий человек!.. Вспомни твои поступки и пойми, что не могу же я быть здорова и покойна! Наконец, я требую, чтобы ты прямо мне сказал, что ты намерен делать со мной.

- Как что такое делать? - спросил князь.

- Так!.. Тебе надобно же куда-нибудь девать меня! Нельзя же в одном доме держать любовницу и жену!

Князь при этом слегка только побледнел.

- Я любовницы моей не держу с вами в одном доме! - проговорил он.

Этот ответ, в свою очередь, сильно поразил княгиню: она никак не ожидала от мужа такой откровенности.

- Но все равно: она в двух шагах отсюда живет, - проговорила она.

- Нет, дальше, в целой версте!.. - отвечал насмешливо и как бы совершенно спокойно князь.

- Но научите же, по крайней мере, меня, - продолжала княгиня, и в голосе ее послышались рыдания, - как я должна себя вести; встречаться и видеться с ней я не могу: это выше сил моих!

- Не видайтесь, если этого вам не угодно, - сказал князь все тем же тоном.

- Но она бывает у нас! - возразила княгиня. - Следовательно, я должна убегать и оставлять мой дом.

- Не бывать она у нас не может, потому что это повлечет огласку и прямо даст повод объяснить причину, по которой она у нас не бывает! - проговорил князь.

- Вы боитесь огласки, которая, вероятно, и без того есть, - сказала княгиня, - а вам не жаль видеть бог знает какие мои страдания!

- Ваши страдания, поверьте вы мне, слишком для меня тяжелы! - начал князь, и от душевного волнения у него даже пересохло во рту и голос прервался, так что он принужден был подойти к стоявшему на столе графину с водой, налил из него целый стакан и залпом выпил его.