- Мне очень вас жаль, - продолжал он, - и чтобы хоть сколько-нибудь улучшить вашу участь, я могу предложить вам одно средство: разойдемтесь; разойдемтесь, если хотите, форменным порядком; я вам отделю треть моего состояния и приму даже на себя, если это нужно будет, наказанье по законам...

Такое предложение мужа княгиню в ужас привело: как! Быть разводкой?.. Потерять положение в обществе?.. Не видеть, наконец, князя всю жизнь?.. Но за что же все это?.. Что она сделала против него?..

- Нет, князь, я не желаю с вами расходиться, - проговорила она, и рыдания заглушили ее слова.

- Отчего же? - спросил князь каким-то трудным голосом.

- Оттого... оттого... - рыдания княгини все усиливались и усиливались, - оттого, что я, несчастная, люблю еще вас! - почти прокричала она.

Князь при этом потемнел даже весь в лице: если бы княгиня продолжала сердиться и укорять его, то он, вероятно, выдержал бы это стойко, но она рыдала и говорила, что еще любит его, - это было уже превыше сил его.

- Пощадите и вы меня тоже! - едва выговорил он и, растирая грудь, подошел к открытому окну, как бы затем, чтобы вдохнуть в себя свежего воздуха.

Такое проявление чувства в муже княгиня сейчас же подметила, и это ее порадовало: рыдания ее стали мало-помалу утихать.

- Но, может быть, ты когда-нибудь разлюбишь ее и полюбишь меня снова, проговорила она уже вкрадчивым голосом.

- Нет, я ее не разлюблю! - отвечал князь, продолжая смотреть в окно.

Слова эти опять оскорбили и огорчили княгиню.

- Как она очаровала тебя, но чем, я желала бы знать? - проговорила она.

Князь молчал.

- А что, если я сама кого полюблю, как тебе это покажется? присовокупила княгиня уже внушительным тоном: она, кажется, думала сильно напугать этим мужа.

- О, ты тогда такое ярмо снимешь с души моей! - произнес он.

- Так, стало быть, ты в самом деле желаешь этого? - спросила княгиня стремительно.

- Очень желаю! - отвечал князь глухо.

- Благодарю за позволение, и теперь действительно какого мне ждать возвращения от вас, когда вы таким образом третируете меня?

- Но чем же я вас дурно третирую? - спросил князь, повертываясь лицом к жене.

- Тем, что мы горничной, я думаю, не желаем в доме иметь с такими милыми качествами, а вы хотите, чтобы у вас жена была такая.

- Ну, в этом случае мы никогда с тобой не столкуемся! - сказал князь и не хотел более продолжать разговора об этом.

Княгине, разумеется, и в голову не приходило того, что князь разрешает ей любовь к другому чисто из чувства справедливости, так как он сам теперь любит другую женщину. Она просто думала, что он хочет этим окончательно отделаться от нее.

- Объяснение наше, полагаю, кончилось? - проговорил он, протягивая княгине руку.

- Если хотите, кончилось! - отвечала она с грустной усмешкой и пожимая плечами.

- И надеюсь, что вы скоро выздоровеете? - присовокупил князь.

- Не знаю! - отвечала княгиня.

Князь ушел.

Княгиня после его ухода сейчас же встала с постели и начала ходить по комнате. Она как бы мгновенно выросла душой: в том, что муж ее не любил, княгиня больше не сомневалась, и, в отмщение ему, ей ужасно захотелось самой полюбить кого-нибудь. Но кого же? Разве барона? Тем более, что он в нее был прежде влюблен так, что она даже не желала его приезда к ним в Москву именно из опасения, что он будет ухаживать за ней; а теперь - пусть ухаживает! Она сама даже ответит на его чувства и посмотрит, как этим снимет тяжелое ярмо с души князя: тонкое чувство женщины, напротив, говорило в княгине, что это очень и очень не понравится князю. Чтобы начать приводить свой план в исполнение, княгиня тут же позвала горничную, оделась; мало того, постаралась одеться щеголевато, велела себе вынести кресло на террасу и вышла туда, чтобы сейчас же послать за бароном, но, сверх всякого ожидания, увидала его уже гуляющим в их небольшом палисадничке. По странному стечению обстоятельств, барон в эти минуты думал почти то же самое, что и княгиня: в начале своего прибытия в Москву барон, кажется, вовсе не шутя рассчитывал составить себе партию с какой-нибудь купеческой дочкой, потому что, кроме как бы мимолетного вопроса князю о московском купечестве, он на другой день своего приезда ни с того ни с сего обратился с разговором к работавшему в большом саду садовнику.

- А что, любезный, купцы здесь живут? - спросил он его.

- Нет-с, купечество здесь мало живет; они больше в парках и Сокольниках живут; там их настоящее место, - отвечал тот.

- Так здесь они и не бывают совсем?

- Наезжают по временам в праздники; вон лошади-то и экипажи, которые лучшие у сада стоят, все это купеческие.

- А здесь так-таки совсем и не живут?

- Живут и здесь два-три купца.

- Которое же это место?

- Да вон тут, как влево из саду пойдете.

- Богатые тоже?

- Сильно богатые! Я работаю у них.

- А семейные или одинокие?

- Какое одинокие, семьища у обоих.

- Сыновья или дочери?

- Есть и дочери, барышни славные! - отвечал садовник, неизвестно почему догадавшийся, что барон, собственно, о барышнях купеческих и интересовался.

- И много за ними приданого дадут? - спросил барон.

- Отвалят порядочно! - протянул садовник.

Барон отошел от него и прямо направился к указанным ему купеческим дачам; прошел мимо них раз десять, все ожидая увидеть в садиках или на балконах какую-нибудь юную фигуру, но не видал ни одной. Вечером он тоже, пойдя в большой сад, заглядывал со вниманием во все хоть сколько-нибудь сносные молодые лица, следил за ними, когда они выходили из сада, и наблюдал в этом случае главным образом над тем, что на извозчиков ли они садились, или в свои экипажи, и какого сорта экипажи, хорошие или посредственные. Все эти розыски, впрочем, не привели его ни к каким желанным результатам, и барон начал уже вспоминать о хорошенькой привязанности Михайла Борисовича, с которой Мингер последние годы весьма приятно проводил время, потому что Михайло Борисович платил только деньги этой привязанности, но любила она, собственно, барона. Барон даже подумывал написать ей, что не приедет ли она на недельку в Москву, взглянуть на этот первопрестольный и никогда не виданный ею город, но в настоящее утро ему пришла совершенно новая мысль. "А что если за княгиней примахнуть?" - подумал он, тем более, что она не только что не подурнела, но еще прелестнее стала, и встретилась с ним весьма-весьма благосклонно; муж же прямо ему сказал, что он будет даже доволен, если кто заслужит любовь его супруги; следовательно, опасаться какой-нибудь неприятности с этой стороны нечего! Скучно тут только, - соображал барон далее, - возиться с барынями; они обыкновенно требуют, чтобы с ними сидели и проводили целые дни; но что ж теперь другое и делать барону было? Службы у него не было, да и когда она еще будет - неизвестно! Значит, приволокнуться за ее сиятельством следует... На этом его решении вдруг раздался голос с террасы:

- Эдуард Федорыч, подите сюда ко мне.

Барон даже вздрогнул. Это звала его княгиня.

- Боже мой, это вы появились, наконец! - воскликнул он, в свою очередь, каким-то даже восторженным тоном и, взойдя на террасу, не преминул поцеловать у княгини ручку; она тоже поцеловала его с удовольствием в щеку.

- Садитесь тут, около меня! - сказала княгиня.

Барон сел.

- Вы, однако, довольно серьезно были больны? - спросил он ее с участием.

- Да!.. Все, впрочем, более от скуки, - отвечала княгиня.

- Но отчего же, однако, вы все скучаете? - спросил барон, стремительно поворачивая к ней свою голову.

- Оттого что... что за жизнь моя теперь? Детей у меня нет!.. Близких людей, хоть сколько-нибудь искренно расположенных ко мне, тоже нет около меня!

- Позвольте мне включить себя в число последних и пояснить вам, что я около вас! - сказал барон.

- Вы на время; вы петербургский гость; опять уедете туда и забудете здешних друзей.