Он поднялся и сделал знак Криденсу сделать то же самое. Смотреть на мальчишку всё ещё было неловко, но, кажется, они оба уже как-то свыкались с ситуацией.

— Брось его в воду, — Грейвз передал шарик Криденсу. — И посмотри, что будет.

— Просто бросить, сэр?.. — уточнил тот.

— Да. Просто брось.

Криденс дёрнул задеревеневшей рукой, раздался звонкий бульк. А за ним — лёгкий хлопок, и над поверхностью воды мгновенно выросла воздушная нежная пена, слегка отливающая лиловым и головокружительно пахнущая лавандой. Грейвз закрыл кран и опустил руку в пену, проверяя температуру воды. Она была идеальна — самому захотелось окунуться сюда, в это ласковое тепло.

Он выпрямился, стряхнул капли с пальцев, стёр пену, оставшуюся на руке. Криденс завороженно смотрел на мокрые тёмные волоски у закатанного рукава и медленно краснел.

Персиваль… Персиваль, — зашептал внутренний голос, так громко, что Грейвз практически слышал его. — Прикажи ему раздеться… ты так давно хотел… Ты знаешь, что делать, прикажи ему… Не упускай шанс. Давай, скажи ему… Пусть разденется. Пусть он разденется… Я хочу его видеть.

Заткнись, — внятно сказал себе Грейвз.

Это не честно, — вкрадчиво шептал голос. — Ты заслужил. Ты столько для него сделал, что имеешь право на благодарность. Ты же хочешь… Ты хочешь. Поставь его на колени. Ему понравится. Ему нравится лизать твои пальцы. Пусть оближет твой член. Пусть хотя бы оближет… Это не трудно. Ему понравится. Он так любит тебе дрочить, позволяй ему чаще. Персиваль… Пусть он оближет. У него такой горячий язык. Такие красивые губы. Пусть разденется. Скажи ему, чтобы разделся, — взмолился внутренний голос, — Персиваль!.. Мне так хочется!.. Ему уже можно!.. Ему всё нравится!.. Он готов!..

Криденс стоял, нерешительно глядя на Грейвза.

— Что мне делать, сэр?.. — спросил он, покусывая губы.

— Разденься, — негромко ответил тот.

Криденс покачнулся, опустил лицо и взялся за пуговицы на пиджаке. Уши у него запылали.

— Да, сэр, — тихо сказал он, расстёгивая пиджак.

Грейвз закрыл глаза, сунул руки в карманы и развернулся на каблуках. Очень медленно вдохнул и выдохнул. Криденс за спиной шелестел тканью. Грейвз видел его отражение в зеркале краем глаза, но не поворачивал головы, чтобы разглядеть получше. Криденс снял и сложил пиджак. Выпустил из брюк рубашку, отстегнул подтяжки. Ткань шелестела просто оглушительно. Он расстегнул манжеты и пуговицы, Грейвз уловил цвет его кожи в отражении прежде, чем Криденс снял рубашку. Он смутно видел его обнажённый торс — даже не видел, а скорее угадывал.

Криденс раздевался медленно и неуклюже.

Повернись… Повернись, — возбуждённо дышал внутренний голос. — Посмотри на него… Дай посмотреть на него, — задыхался он. — Я хочу потрогать его… Чем он пахнет?.. У него гладкая кожа… Поцелуй его там, возле шеи… Возьми за пояс. Обними. Положи руки на спину, пусть он вздрогнет. Он будет голый. Персиваль, повернись!

Грейвз молча слушал поток бессвязного бреда, которым захлёбывался внутренний голос, сбивающийся то на вкрадчивое «ты», то на умоляющее «я». Он не спорил с самим собой. Просто слушал, стоя ровно, держа руки в карманах. Он хотел повернуться и взглянуть на Криденса так сильно, что от жажды было сухо во рту. Следил краем глаза, как тот расстёгивает и снимает брюки, вытаскивая сначала одну ногу, потом другую. Как, наклонившись, снимает и сворачивает носки.

В споре с собой Грейвз проигрывал почти всегда. Он так хорошо себя знал, что всегда мог найти самые действенные аргументы. Поэтому спорить было нельзя. Торговаться было нельзя. Только молча слушать, как ты сам в себе подвываешь от нетерпения: повернись, повернись…

Криденс остался в одном белье. Неловко переступил с ноги на ногу, уточнил:

— Совсем, сэр?..

Внутренний голос был зверем, он метался по грудной клетке, пытаясь проломиться наружу, шумно пыхтел: совсем, совсем!.. Он бился внутри, как волшебная тварь с огненным хвостом, поджигая пах, лицо, грудь, ладони. Грейвз знал себя больше сорока лет и умел выигрывать у самого себя хитростью.

Главное — не спорить. Если начать отвечать, мгновенно найдутся слова, которые будут звучать разумно. Например, что Криденсу так нравится то, что происходит между ними. Что он уже привык к поцелуям и ласкам, что наверняка хочет большего, что он сам тянется потрогать, погладить. Что даже если поначалу ему будет неловко, это не страшно — дрочить первый раз ему тоже было неловко, но ведь привык, полюбил… и это тоже полюбит. Что Криденс будет только рад его отблагодарить. Что нет разницы — приласкает он член рукой или губами, совсем никакой разницы. Что всё равно однажды это случится, так зачем ждать?..

— Да, — ответил Грейвз, не поворачиваясь. — Совсем.

Криденс ссутулился, чтобы выглядеть ещё меньше. Взялся за белые хлопковые трусы, стянул вниз. Перешагнул через них. У Грейвза свело челюсть и шею от усилия — только не верти головой, не смотри в зеркало… Не коси взглядом вбок, туда, к отражению. Там стоял Криденс, полностью обнажённый, опустив голову, прикрывался ладонью. Грейвз видел его лишь краем глаза, невнятно, но резвое воображение дорисовывало всё, чего не хватало — рельеф плеч, выступающие рёбра, плоский живот, жёсткие тёмные волосы в паху.

— Иди в воду, — негромко сказал Грейвз.

Криденс помедлил, прежде чем перешагнуть бортик ванны. Встал, по колени в лавандовой пене.

— Сядь, — сказал Грейвз.

Выдохнул — сам не заметил, как задержал дыхание — когда Криденс сел, и пена зашелестела, расступаясь под его весом. Над водой остались только плечи.

Грейвз подождал ещё немного и развернулся.

Криденс сидел, обнимая колени, настороженно глядя куда-то вниз, выгнув длинную шею. На плечах и худых ключицах, торчащих из пены, лежали родинки — как брызги чёрной краски. Криденс моргал и смотрел в одну точку, лицо было неподвижным.

Персиваль… — прошептал внутренний голос. — Ты знаешь, что делать. Сядь рядом. Погладь его, пусть расслабится. Пусть погреется. Потом он случайно плеснёт на тебя водой, и ты проучишь его. Ему понравится наказание. Он побоится тебя рассердить. Он будет стараться… А ты поможешь. Научишь. Подскажешь. Ласково… Побудь с ним ласковым. Ты заслужил…

Когда же ты заткнёшься, — с усталой злостью подумал Грейвз. — Когда же ты успокоишься, мерзкая тварь. Я не отдам его тебе. Не надейся.

Если бы Грейвз не прожил всю жизнь с этим разноголосым хором, он бы подумал, что Гриндевальд оставил частицу себя в его голове. Но нет, это был не Гриндевальд — это был он сам.

В детстве, которое было, кажется, сотню лет назад, ему было неуютно в огромном доме, особенно по ночам. Родителей поглощала светская жизнь, и когда они отправлялись наносить визиты, Персиваль оставался один. Он украдкой смотрел, как они встречаются в холле, прежде чем аппарировать. Мать — красивая, высокая, тонкая. В бальном платье, украшенном свежими цветами, со сверкающим бриллиантовым эгретом в тёмных волосах. Отец — в чёрном фраке, с ранней сединой, припорошившей волосы. Они улыбались друг другу, она брала его под руку, и они исчезали до самого утра.

Чтобы скоротать время и отвлечься от шорохов мрачного дома, Персиваль шатался по пустым тёмным комнатам и разговаривал сам с собой. Конечно, он должен был бы лежать в постели и спать, а не бродить по дому в пижаме, но кто за ним следил, кроме домовых эльфов?.. А те не выдавали.

Он развлекал себя мысленными беседами, читал вслух, спорил с собой. Постепенно это превратилось в привычку, а привычка стала частью характера. Теперь в звучании внутреннего голоса он различал отдельные интонации. Рассудительный, например, был самым язвительным и злым, но он же был самым полезным, когда приходилось лезть в драку. Интуиция разговаривала с Грейвзом холодно, свысока, как с ребёнком. Был ещё капризный голос — его Грейвз не любил. Этот всегда пробивался в мысли неожиданно, с каким-нибудь очередным «я хочу прямо сейчас», иногда внося крупный разлад во взаимоотношения Разума и Интуиции. При каждой подходящей возможности Персиваль мстительно отказывал ему.