«Никому и никогда не удается завершить все свои дела на корабле. Все бросают дело на середине».

Надписи Джи фоткала на планшет, прежде чем буквы успевали замазать роботы-маляры. В выходные она пускалась в путешествия по боковухам, отыскивая новые послания, намалеванные поверх старых. У нее скопилась солидная коллекция граффити.

Кошмар рассказывал, что ему на планшет постоянно приходят послашки. Откуда – неведомо. Но утром, всякий раз вызывая голоэкран, он находил одну или две фразы. Иногда они повторялись изо дня в день, иногда, мелькнув однажды, больше не возникали. Но что странно, точно такие же фразы появлялись в коридорах снова и снова, будто проступали из-под слоя краски всякий раз после того, как робот-маляр замазывал граффити.

Кошмар по секрету сообщил Джи, что многие надписи малюют сами роботы.

– Зачем? – удивилась Джи.

– Значит, прога у них такая, – предположил Кошмар. – Кто-то им подправил мозги.

В детстве Джи казалось, что с высших палуб, из прекрасного далека, должны спускаться умные дяди и тети в красивых белых мундирах с золотыми нашивками, проверять оценки, расспрашивать детей об их мечтах и забирать трудолюбивых и умных к себе наверх. Она верила, что очень скоро ее вместе с Кошмаром как самых-самых отправят в высший лицей. Но нарядные дяди и тети сверху в их учебный блок так и не заглянули. А когда Кошмар заставил в учебных мастерских исчезнуть модельку корабля, а на стене при этом осталась обожженная дыра по форме напоминающая паука, ему запретили там появляться, да еще выпороли.

А потом Кошмар исчез, как и его кораблик, остались такие как минималист Эдгар по прозвищу Эрг. Джи напрасно ждала возвращения Кошмара. Месяц, два, три. А потом написала заяву на учебу в техническом лицее палубы D. Три часа отсидела в очереди в приемную префекта. Отсидела – термин неточный, правильнее сказать: отстояла у двери, потому что кресел поблизости не имелось, а уйти было нельзя: в очередь из двадцати человек все время пытались влезть новые просители. И вот спустя три часа Джи вошла в заветную дверь. Только оказалось, что приемная состоит из двух комнат, а первую занимает помощница префекта. Дверь к самому префекту была демонстративно закрыта. Джи только-только шагнула к этой второй двери, как раздался грозный окрик:

– Префект не принимает! – Плосколицая тетка из вторичников стерегла своего начальника не хуже цербера.

– Но только префект…

– Сначала бумагу мне на стол! – Тетка поднялась из-за стола и с поразительной ловкостью, как будто тело ее было по-змеиному длинным и гибким, выхватила из рук Джи прошение на листке рыхлой серой бумаги.

– Наверх учиться никого не берут, – заявила церберша, что-то написала на прошении и сунула в мятую распухшую папку.

– Это почему? – возмутилась Джи. – У меня лучшие оценки по математике и физике, свои проекты.

– Такие правила, – отрезала помощница префекта. – Учись на ремонтника, место у нас есть.

– Но я могу…

– Не можешь! Следующий! – нажала тетка кнопку вызова.

И сколько раз с тех пор ни бывала в этой приемной Джи, о чем бы ни просила, все повторялось в мельчайших деталях – префект никого не принимал, а заявка, прошение, обращение – как ни назови – тонуло в архиве церберши.

Джи обедала позже, нежели Эдгар, но он намеренно сместил свое расписание, чтобы повстречаться с девушкой в столовке. Многие регламенты давно не соблюдались так строго, как прежде, в том числе и перерывы на обед. В худшем случае выпишут штраф. Еще один вдобавок к сотне, что накопились у Эрга. Кто-то пошутил: запоминается первый штраф как первый секс, остальное рутина. Эдгар следовал инструкциям как мог, но выполнить все никак не получалось. С тех пор как все заработанные донаты стали уходить на оплату мелких штрафов, Эрг перестал гоняться за приработком и жил так, будто мог претендовать только на гарантийку. Поразительно, но Джи умудрялась получать донаты и избегать штрафов – а уж она никогда не была пай-девочкой. Но тайной, как ей удается такой полет, она делиться ни с кем не собиралась.

Едва Джи вошла в столовку, как Эдгар встал на раздачу следом.

– У меня разговор. Сядем вместе, – предложил он.

– На пати в сектор три не пойду, – отрезала она. – Там все время блевантин и прочие прелести.

– Это деловой разговор.

– Деловой насколько?

– На сто процентов.

На раздаче выбор был невелик: клейкая похлебка серого цвета и клейкая похлебка с оттенками розового. Наверняка одинаковые на вкус. На второе – брикетик чего-то желтого с вкраплениями зеленого (обозначено было как натуральные овощи из оранжереи) и стакан ярко-розовой жидкости на третье.

Пищеблок (камбузом именовали только место приготовления жрачки) был одним из самых больших помещений палубы. Узкие столы на восемь человек каждый и стулья вокруг можно было опустить и упрятать в пол, и тогда столовка превращалась в большой холл. Стены, потолок и пол пылали ядовито-зеленым цветом. Говорят, в дни первого поколения на стены столовой проецировали голограммы весеннего сада, и ветви цветущих яблонь качались над столиками обедающих, по небу бежали легкие облачка, а под ногами шелковистым ковром лежала неувядаемая мурава. Потом голограммы сочли ненужными, остались голые стены, как любил выражаться Тэп, цвета биллиардного сукна. Биллиардный стол имелся только в комнате отдыха префекта, и Джи видела его однажды – когда после стычки с грабителями народ взялся за главу палубы.

– Ты сегодня отлично выглядишь, – сказал Эдгар.

– Так что у тебя за дела? – спросила Джи и зачем-то понюхала мисочку с розоватым содержимым, чего делать категорически не следовало.

– Три месяца назад мы нашли удобную пустующую каюту в боковухе, – Эрг на всякий случай понизил голос. – Вчера пришла одобряшка от префекта на наш запрос.

– Одобряшка от префекта? Ну надо же! А я ни разу такое чудо не получала.

– Точно, настоящая, со штампом. Мы хотим там сделать клуб-кафе. Зовем тебя.

– Кто это мы?

– Я и Тэп, Тибериус то есть.

– А, философ, как его, Эпиктет. Я-то вам зачем? Философствовать не тянет.

– Починить вентиляцию. Мы там клуб-кафе хотим запустить.

– А ты-то сам что готов сделать?

– Я? Ну… Объявы об открытии клуба нашлепаю. И потом надо все там обустроить. Внутри какие-то коробочки. Я даже не знаю, с чем, но тяжеленькие.

– И где эта каюта?

– Так ты согласна?

– Может быть.

Назвать номер коридора Эрг не успел – к их столику подошла Мирая.

– Бата не видели? Он пропал.

– Что значит пропал? – Джи задумчиво помешала ложкой жидкость, потом решительно посолила и поперчила содержимое мисочки. Перец ускоренного созревания научились выращивать уже давно, хотя неведомо, насколько оранжерейный перец походил на своего земного собрата.

– Ну, вот так, взял и пропал. В жилом боксе нет, в рабочем – тоже.

– Может, он по делам палубой ниже? Он же вроде иногда курьерит?

– Тогда бы идентификатор работал, показывал, что выписан пропуск. А он просто не отвечает. Молчит, как космос. Так ведь не бывает?

– Не бывает, – согласилась Джи.

– Может, он ушел в колодцы? – предположила Мирая.

– Может быть, – поддакнул Эрг, ему хотелось, чтобы Мирая ушла. Его раздражал ее потерянный вид. Чье-то исчезновение казалось опасным, как эпидемия, будто и тебя пометили, чтобы ты исчез. Он вспомнил пустоту за кварцевым стеклом и невольно вздрогнул.

– Колодцы найти не так-то просто. И потом, в них никто не живет, – заявила Джи.

– Может, идентификатор сломался? – сделал еще одно маловероятное предположение Эрг. – А может, Бат в самом деле отыскал колодцы и двинул скакать с палубы на палубу, как Кошмар.

– Какой кошмар? – не поняла Мирая.

– Кошмар! Рэмембе! – изумилась Джи.

Мирая покачала головой.

– Sic transit gloria mundi, сказал бы Эпиктет. Бедный Кошмар, он уже позабыт.

– Если что-то узнаете, спикните? – Мирая глянула на Эрга просительно, игнорируя ядовитые замечания Джи.