– Подожди, так это логично, – перебил Максим.

– Да. Так. Хорошо. Не будем угодны тем, кто контролирует общество. Находится во главе общества. Правительству, короче. Ну, не самому правительству, конечно, а владельцам всех этих масс-медиа. А масс-медиа поставлены правительством, или… ну, как-то так. А почему? Потому что народ должен пожирать только то, что ему должно, что ему засовывают в рот, то, что легко и без проблем переваривается, что не вызывает ненужных вопросов, а если вызывает вопросы, то только нужные. Вообще, лучше, конечно, чтоб вообще не вызывало. Ушло время рок-н-ролла, как акта протеста. И ушло не потому, что не выглядит, как протест, а потому что любой протест можно повернуть в нужную сторону и заставить служить тому, против чего он был изначально направлен. Иллюзия свободы очень эффективно заменяет саму свободу. Эффективность её заключается в том, что никто не может отличить иллюзию от действительности, и не только потому, что действительности никто не видел, а из-за качественно сфабрикованной иллюзии. Хотите свободы? Нет, нам не нужна свобода, мы её боимся, да и не знаем, что с ней делать. Да, ну что вы! Мы с вами имеем демократическое общество. В демократическом обществе все граждане свободны. Так? Так, так! Ну, так получите вашу свободу! Где она? Да вот же она! Ах, вот она! И все уверены в том, что свобода это то, что в данный момент им дали. А это может быть все, что угодно. Угодно кому? Правильно, снова правительству. Ну, под правительством я подразумеваю, всё, что там наверху.

– Ну да, я понял, я уже слышал о тех, кто наверху кое-что, – сказал Максим.

– Меня просто бесит, как они там впаривают нам всем… – в сердцах проговорил Купер, – я всё про наших баранов.

– Шоу-бизнес?

– Эх, как не прискорбно, но это теперь всё и шоу, и бизнес. В принципе, вряд ли сейчас кто-то с уверенностью может определить, где здесь искусство, а где бизнес. Особенно, если учесть, что сейчас не только на самом настоящем искусстве делают бизнес, но и его само, искусство, превратили в бизнес. Искусство лишилось свободы, что уж о людях говорить.

– Ну, не без помощи людей, так что, как не крути, а люди-то это первопричина. И, во-вторых, ты сказал, лишилось. Не означает ли это, что оно было свободным.

– Было, конечно. Чистое, настоящее искусство, не загаженное коммерцией…

– Ну, я не то чтобы, конкретно об искусстве, а вообще. Если искусство было свободно, а оно является продуктом труда человека, являющегося первопричиной движения этого искусства от свободы к рабству, то нет ли того же движения у самого человека.

– От свободы к рабству?

– Да, Джон. Как-то грустно выходит. Движение только в одно сторону. То есть, раньше все было свободнее, чем сейчас, и если мы и хотим что-то поменять, а именно приблизится к свободе, найти её, узнать, в конце концов, что это такое, то у нас нет фактически никаких шансов, поскольку, всегда мы только удаляемся от неё.

– Мда. Нужно поменять теорию, – уверенно сказал Купер.

– Не обязательно. Думаю, что отчасти ты прав. Всё зависит от подачи материала. Если где-то, в одном месте, что-то прибыло, в другом что-то убыло. Смотри. Раньше искусство было свободно почему?

– Почему? – в ответ спросил Купер.

– Я тебя спрашиваю, ты же это сказал.

– А, ну да. Ну, во-первых. Ну, вот картина. Художник писал её, вкладывая в нее всю свою душу, рассчитывая на признание потомков, не более того. Сейчас художник пишет, рассчитывая на гонорар.

– Ну да, конечно, – возразил Максим, – а раньше все художники были альтруистами, и есть им не нужно было.

– Верно, конечно, но не в той степени, что сейчас.

– Мне кажется тут дело не в этом. На всем откладывается отпечаток времени. Но многое остается неизменным. Во все времена творили как для себя, так и на потребу публики. Всё зависело от разряда публики. Если придворный художник мог рассчитывать на одобрение лишь очень узкого круга ценителей его искусства, то сейчас как раз наоборот. Даже не так. Сейчас есть выбор. Ты можешь творить ширпотреб для масс, дешевый, но за счет объема выигрышный, или также для тонких ценителей, коллекционеров, способных отвалить немалую сумму. Не важно, кто платит, главное размер прибыли. Плюс к этому, раньше произведением искусства могли насладиться представители узкого круга, сейчас же оно доступно всем. То есть, не стало ли сейчас, в противоположность прошлому, искусство свободнее? Это касается и музыки и… в общем, всего.

– Теперь ты меня запутал, – устало произнес Купер, – дай подумать. Вот единственная проблема приближения к свободе посредством ухода от общества. – Он держал в руке бутылку виски, разглядывая этикетку. – Это скорость работы мозга.

– А можно у вас попросить автограф? – вдруг услышали над собой Купер с Максимом.

У столика, за которым они сидели, стояла девушка, мгновенно сразившая Максима своей внешностью.

«Что за чёрт! Этого просто быть не может! Так: Рита, Жанна, мечта Акиры, Лала. И вот тут опять! Откуда они все берутся? Или я перепил опять? Так, через полчаса пора выдвигаться…»

– С удовольствием. – Купер, судя по всему, был солидарен с Максимом в оценке внешних данных незнакомки. – Как вас зовут?

– Белоснежка, – ответила девушка, протягивая Джону журнал с его изображением на обложке и авторучку.

– Вам очень идет это имя, – серьезно заявил Максим, восторженно разглядывая незнакомку с кожей цвета «капуччино», – и ещё вы очень похожи на Холли Берри.

– Спасибо, – ответила Белоснежка, – я, правда не знаю кто это.

– Это одна из самых красивых женщин, которая, однако, только что опустилась на строчку ниже.

– Да ты, просто, дамский угодник! – воскликнул Джон, – кстати, вот, я тоже продукт общества. Видимо, чем-то ему угодный, иначе, откуда у меня такие прекрасные поклонницы. А как вас зовут на самом деле?

– А вы о чём тут беседуете, мальчики? – полюбопытствовала Белоснежка, пропустив вопрос Джона.

– Эх, прекрасное создание! – вздохнул Купер, – мы ищем свободу.

– Серьезно? – хитро заметила девушка, – хотите десять минут полной свободы, мальчики?

– Это как? – хором спросили мальчики.

– Очень просто, быстро и без последствий. – Белоснежка достала из кармана маленький прозрачный пузырек и извлекла из него две крохотные белые таблетки. – Десять свободных минут. Мой подарок. Можно с алкоголем, – добавила она, глядя на почти пустую бутылку виски.

– А мы не отравимся? – справился Купер, разглядывая таблетки, положенные Белоснежкой на салфетку и, смеясь, добавил: – Может, тебя кто-нибудь к нам подослал?

– Как хотите. Вам решать, – отозвалась девушка и мягко отошла от столика, направившись к барной стойке.

– Я и не заметил, как тут столько народу набралось, – удивленно сказал Максим, оглядываясь по сторонам.

– Да тут почти всегда так в это время. Рабочий день заканчивается, – объяснил Купер.

– Ой, сколько сейчас? Так, шесть. Через полчаса мне пора. Чёрт, жалко такую девочку отпускать, – с досадой проговорил Максим.

– Да никуда она не денется, – успокоил его Джон, – как это я её раньше не замечал, в первый раз, что ли, тут? Так что со свободой делать будем?

– Ты не боишься, Джонни?

– Как ты хочешь, не рискуя, почувствовать свободу?

– Верно, – неуверенно промолвил Максим, – но мне уходить нужно.

– Да успеешь ты! – разгорячено сказал Купер.

Благодаря отменному виски, что Джон, что Максим были в том состоянии, когда ни чувство опасности, ни элементарной осторожности не способны уже хоть как-то повлиять на поступки.

– Десять минут? – колебался Максим. – Ну, давай.

Они взяли каждый по таблетке в одну руку и по бокалу виски в другую.

– На старт, внимание… Марш! – скомандовал Максим.

Одновременно закинув таблетки в рот и запив их виски, они, молча, уставились друг на друга.

– Ну? Что? – осторожно спросил Максим.

– Ничего, – ответил Джон, – не так быстро же.

Минут пять они сидели, не разговаривая, пристально глядя друг на друга. Максим постоянно поглядывал на часы.