– Галя, не путай меня с Игорь Станиславычем, – строго возразил он. – Да будет тебе известно, у меня даже со студентками никогда ничего не было, а тут и вовсе абитуриентка, несовершеннолетняя.

Панин подумал о Нине, но то был совершенно иной случай.

Развратная девственница, конечно, когда-то училась у него. Но в объятия порока они пали уже после того, как она перестала быть его студенткой.

Нина не зависела от Панина, он ее ни к чему не принуждал, в его постели она оказалась по своему желанию.

– Чисто деловые отношения. Сегодня вечером придет заниматься.

– Да я пошутила, Митя, – оправдывающимся тоном ответила Галина Сергеевна. – Пошутила, не обижайся.

– Больше так не шути. Ты прекрасно знаешь, что кроме тебя, мне никто не нужен. Специально ради этого приехал, да Петрович опять обломил.

– Это мы с тобой обсуждали сто раз. В сто первый говорю, что тебе пора жениться. Я-то вчера, грешным делом, подумала, что ты с Верой Сергеевной – как сейчас выражаются – наконец собрался замутить.

– И ты туда же! – он махнул рукой. – Далась вам всем эта Гагатька…

– У нее большая грудь и красивые ноги, – перебила она.

–…Можно подумать, кроме нее на матфаке нет незамужних девиц. С ногами и грудью. Лилия Робертовна, Ольга Григорьевна, Наталья Евгеньевна, кто там еще?

– У Лилии Робертовны женатый любовник, там все устоялось и она не собирается ничего менять, – возразила Галина Сергеевна. – Ольга Григорьевна в августе выходит замуж – по-тихому, чтобы не устраивать торжества. А Наталья Евгеньевна…

– Что «Наталья Евгеньевна»? Беременна двойней, один от негра, второй от китайца?

– Если ничего про нее не знаешь, так лучше и не знай. Посмотри повнимательнее на Светлану Александровну.

– А что мне на Свету смотреть, – Панин засмеялся. – Мы с ней дружим с тех времен, когда я был уже аспирантом, а она еще студенткой.

– Ну так вот, она тебя обожает и ты прекрасно это знаешь.

– Знаю, конечно, и я Свету тоже обожаю. Такую женщину нельзя не обожать.

Светлана Александровна Аверкина училась на три года позже, сейчас работала на кафедре математического моделирования, которую окончила восемь лет назад, и уже имела звание доцента. Она была лучшей и любимой ученицей профессора Семена Израилевича Спивака, кандидатскую написала без отрыва от учебного процесса.

Сама по себе эта кафедра разительно отличалась от остальных.

Благодаря характеру заведующего, поддерживающего атмосферу дружественности, она казалась средоточием жизни факультета.

Работая на матанализе, Панин жил на моделировании, посещал все их мероприятия, выпивал со Спиваком, еще больше общался со Светой.

В данный момент доцент Аверкина была самой яркой женщиной матфака.

Ни у кого больше не имелось таких выразительных карих глаз.

Света искрилась энергией, своим присутствием она освещала любое событие – будь это даже какой-нибудь старорежимный «субботник» по уборке окурков под окнами физматкорпуса.

Никто на факультете не исполнял с такой душой русские романсы.

Ее креатив фонтанировал в разных направлениях.

Именно Светлана Александровна подала Семену Израилевичу идею сплясать на столе.

Это произошло на дне рождения профессора, который справлялся приватно, но шумно.

Правда, в первый раз учитель и ученица не рассчитали прочность материальной части: на фрейлехс они вышли вдвоем, деревянные ножки не выдержали и стол рухнул. Но все обошлось без ущерба, никто ничего не сломал, а водка и посуда были составлены на другой стол.

При насыщенной общественной жизни не оставалось временнОго резерва на личную.

Прекрасная со всех точек зрения, доцент Аверкина до сих пор была не замужем.

– Мы обожаем друг друга, – повторил Панин. – Сильнее страсти и крепче, чем любовь.

– Так тем более, – сказала Галина Сергеевна. – От добра добра не ищут. Что ты бегаешь туда-сюда, как джекрассел-терьер? Женись на Свете, вы составите идеальную пару.

Панин не лукавил, их отношения находились на уровне нежнейшей дружбы.

С объективной точки зрения было ясно, что о лучшей партии, чем Светлана Александровна Аверкина, нельзя мечтать.

Но тем не менее, дальше объятий и легких поцелуев дело не шло.

Несравненная как друг, Света казалась слишком напористой, а его тянуло к женщинам камерного плана.

– Я подумаю над твоим предложением, Галя, – ответил он. – Но… Как бы это выразить… Светлана Александровна сложилась как самодостаточная женщина, мы вряд ли притремся друг к другу. Как круглое и квадратное.

– На тебя, Митя, не угодишь.

Встав из-за стола, Галина Сергеевна подняла посеревшую от известкового налета бутыль, где отстаивалась вода, и принялась поливать «денежное дерево» на подоконнике.

– Разговоры разговорами, Митя, но жениться тебе пора. Пора жить по-человечески, а не по-холостяцки.

– Галя, понятие «холостяцкой» жизни умерло вместе с советскими временами, когда не было ни туалетной бумаги, ни заказной пиццы, – устало возразил Панин. – А с точки зрения семьи не помню кто однажды сказал: «Хорошее дело браком не назовут».

– Мели-мели, – не оборачиваясь сказала лаборантка.

– Сейчас существуют стиральная и посудомоечная машины, робот-пылесос. Одежда теперь такая, что поносил один сезон и выбросил, ни гладить, ни зашивать. В супермаркете «Акварин» по дороге домой я могу купить порционное филе тунца – сколько мне нужно – и пожарить на сковороде с тефлоновым покрытием, которую не надо отдраивать, а просто поставить в посудомойку. А могу и не жарить, купить готовые ребрышки в маринаде, тоже на один раз. С ними вообще ничего не делать, просто проколоть пластик и поставить в духовку на полтора часа. Пока стоят, принять душ, хлопнуть водки и посмотреть фильм. С Изабель Юппер в главной роли – смотреть и радоваться, что рядом нет такой женщины.

– И никакой вообще нет?

– И никакой вообще. Но и это еще не все. Когда и жарить и даже запекать влом, в том же «Акварине» могу взять что-нибудь готовое в кулинарии, просто сесть и съесть.

– Ты нарисовал очень красивую жизнь, Митя, – Галина Сергеевна усмехнулась. – Красиво жить не запретишь, ясное дело. И мечтать не вредно.

– Не нарисовал, а построил. Я тебе не мечты озвучил, а рассказал все как есть. Прекрасно жить одному.

– Одному-то одному, но как же дети?

– А зачем размножаться? Людей и так развелось слишком много. Уже сейчас с едой стало напряженно, а лет через двадцать и вовсе будем есть котлеты из трупов и суп из сублимированных фекалий.

– Тебя, Митя, не переспоришь, – лаборантка вздохнула. – Но жизнь, знаешь, иногда поворачивает сама.

– Не переспоришь, конечно, – согласился Панин. – Но ты знаешь, Галя…

Он помолчал.

–…Какое-то иррациональное ощущение. Эта Коровкина пришла вчера договориться насчет репетиторства, принесла конфеты, и…

– А имя у твоей Кобылкиной есть? – перебила она.

– Ее зовут Настя. Анастасия Николаевна. Так вот, Галя, ты знаешь… Эта девчонка мне понравилась.

– Мне на самом деле тоже, если честно, несмотря на боевую раскраску. У нее глаза большие. И умные.

– Да, глаза у нее выразительные. И вообще…

– Что – вообще?

– Ты понимаешь… – Панин потер затылок. – От этой Насти, конечно, прет деревней. Через слово «чё» да «ничё» и прочий воляпюк. И в то же время она не кажется крестьянкой.

– А ты знаешь крестьян?

– А то не знаю. Каждое лето имею удовольствие репетировать Фрось Бурлаковых, приехавших покорять город. Это же дикари, сбежавшие из зоопарка. В дверь не звонят, а стучат. Тупые колоды и снаружи и внутри. А эта такая маленькая, миниатюрная, как Мейссенская статуэтка. Пальчики тоненькие, ручки изящные, как лапки у породистой кошки…

– Митя, я тебя не узнаю, – Галина Сергеевна покачала коротко стриженной головой. – «Пальчики, ручки, лапки»… Ты стал какой-то сентиментальный.

– Да не стал я, не стал, Галя! – воскликнул он. – Просто не вяжется. Родители у нее – навозные жуки. Отец такой болван, что на его голове можно править рельсы кувалдой, и кувалда сломается раньше, чем голова. А она…