Сам Верховный главнокомандующий весьма и весьма умело отвел от себя возможный гнев царя. В телеграмме на имя императора в конце августа великий князь Николай Николаевич сообщил: «Я совершенно сознаю, что не умел настоять на исполнении моих требований, посему слагаю перед Вашим Величеством мою повинную голову». Как видим, ответственность за неудачный исход наступательной операции в Восточной Пруссии перекладывалась на головы тех, кто не «исполнил» требований «не сумевшего настоять» на этих самых требованиях Верховного главнокомандующего. Кроме того, Верховный главнокомандующий представил Восточно-Прусскую наступательную операцию как второстепенную, предпринятую исключительно во имя исполнения франко-русских договоренностей, как будто бы русское командование не задавалось целью занятия Восточной Пруссии впредь до исхода борьбы во Франции. Великий князь Николай Николаевич, в частности, указал царю: «Я смотрел на наши действия в Восточной Пруссии как на вынужденный акт, доказывающий наше стремление исполнить союзнические обязательства относительно Франции, долженствующие отвлечь некоторые силы с Запада на Восток, и тем содействовать успеху наших союзников»[307].

Исход Восточно-Прусской наступательной операции имел два главных последствия. Во-первых (позитив), русские сумели вынудить германское руководство допустить роковую ошибку переброски двух корпусов на Восточный фронт, и тем самым проиграть битву на Марне, что значит – всю войну. (Такой вывод оспаривается ведущим исследователем военной истории русской императорской армии в период Первой мировой войны: переброска немцами двух корпусов из Франции не имела решающего значения для исхода битвы на Марне[308].)

Удивительно: для полного крушения «Плана Шлиффена», по сути, хватило лишь Гумбинненского сражения. Движение 2-й армии в глубь Восточной Пруссии лишь подтвердило колебания германского главнокомандования. Этот пример говорит о том, что всегда, всегда необходимо чем-то жертвовать, чтобы получить в свои руки не жалкую синицу, а великолепного журавля.

В своем планировании граф А. фон Шлиффен всемерно ослаблял германскую восточнопрусскую группировку во имя максимального перевеса в силах во Франции. Х. Мольтке-Младший, под нажимом определенных политических кругов, стремился удержать все: политическая и экономическая жадность перевесила стратегическое благоразумие, и рухнуло все разом. Как можно было ослабить армии правого заходящего фланга, если в сражении при Гумбиннене германская 8-я армия потеряла всего лишь десятую часть своего исходного состава?

После Гумбиннена 8-я германская армия еще имела массу людей и техники, что и доказало сражение под Танненбергом. Это – два перволинейных корпуса по 45 тыс. штыков, резервный корпус в 37 тыс., кенигсбергский ландвер, 1-я кавалерийская дивизия – как раз около 150 тыс. штыков и сабель при потерях под Гумбинненом в 15 тыс. чел. Как справедливо говорил в своем докладе «Роль и значение Русского фронта в войну 1914–1917 гг. (по иностранным военным источникам)» эмигрант К. Перепеловский: «Как бы ни называть, как бы ни расценивать Восточно-Прусскую операцию русских армий, факт остается фактом: их наступление заставило германское командование перебросить с французского фронта на Русский, на помощь своей 8-й армии, два армейских корпуса и одну кавалерийскую дивизию. Это русское наступление оказало союзной французской армии в самый нужный для нее момент неоценимую помощь, и Марнский успех французов, которым, в сущности, был сорван немецкий план молниеносного разгрома Франции, во многом был обязан активным действиям русских войск. Германское Верховное командование, предполагавшее разбить Францию и Россию поодиночке, одну за другой, поставило свою страну и армию в условия одновременной борьбы с сильнейшими противниками на два фронта»[309].

Во-вторых (негатив), моральный фактор для русской стороны, даже если расценивать большие потери армий Северо-Западного фронта как неизбежную дань краху «Плана Шлиффена». Моральные последствия поражения в Восточной Пруссии были столь велики, что не позволили русским генералам впоследствии вести с немцами борьбу на равных именно в данном отношении. П.И. Залесский пишет, что Восточно-Прусская операция – это та операция, «которая спасла Германию от поражения в 1914 г. и сделала имя генералам Гинденбургу и Людендорфу, а для России была фатальным началом целого ряда поражений»[310].

Что говорить: последними поражениями подобного масштаба (то есть в широкомасштабном полевом сражении) были, наверное, еще Аустерлиц 1805 г. и Фридланд 1807 г. Даже в крайне неудачной Русско-японской войне 1904–1905 гг. такого явления не было: несчастный Мукден не надломил психологию русских командиров. Борьба за Восточную Пруссию в августе 1914 г., бесспорно, надломила волю русского командования к производству нового наступления в данном направлении. И хотя русские еще предпримут попытки ударов по Восточной Пруссии, над этими ударами так и будут довлеть осторожность и перестраховка, вплоть до полного отказа от уже начавшейся операции.

Неверие военачальников в собственные силы станет причиной недоверия к ним со стороны офицерского корпуса, а всем командирам, в свою очередь, не будут доверять солдатские массы. Твердость и уверенность немцев оказали чрезмерно сильное влияние на русских. Офицерское письмо так характеризует сентябрьское наступление в Восточную Пруссию: «Пришлось принять командование ротой, так как из семи офицеров нашего батальона осталось только трое… Мы похожи сейчас на маленьких детей, сидим и плачем, настолько издергались нервы»[311].

Выше уже было показано, как одни военачальники бросали вверенные им войска, отправляясь в тыл. Другие – не могли организовать оборону, чтобы пробиться из «котла». Третьи, на самом верху, – не были способны организовать взаимодействие двух армий в ходе уже развернувшегося сражения, подсчитывая грезившиеся трофеи еще до окончания операции. Все это видели и понимали подчиненные различных рангов и уровней. Таким образом, «первые неудачи в Восточной Пруссии показали несоответствие высшего командного состава требованиям, которые предъявляла к нему современная война. В течение короткого времени в офицерской среде оформилось представление о слабости командования, распространявшееся уже в отношении начальников всех уровней… Ответственность начальников за ошибки и необходимость кадровых перестановок была очевидна для офицерства»[312]. Итогами такой психологии станут новые поражения.

Все последующие операции против Восточной Пруссии в частности, и против немцев вообще, приобретут бессистемный, нерешительный характер полумер. Именно после гибели армии А.В. Самсонова в России поймут, что немцы – слишком сильный противник, борьба с которым не должна стать «шапкозакидательством», прокламируемым до войны, борьба с которым будет долгой и упорной. Но именно это понимание и наложит отпечаток опаски, переходящей в неверие в собственные силы, в русских командиров.

Одним из потрясающих воображение результатов боев в Восточной Пруссии стали подсчеты жертв. Потери сторон в Восточно-Прусской наступательной операции несопоставимы: если русские потеряли 160 тыс. чел., в том числе около 100 тыс. пленными, то немцы потеряли всего около 45 тыс. солдат и офицеров. Русская сторона потеряла 65 % исходной группировки, в то время как противник – только 25 %. Высшие исчисления потерь Северо-Западного фронта – около 245 тыс. чел., в том числе почти 135 тыс. пленными, 352 пулемета, 462 орудия, 10 аэропланов[313].