Иначе говоря, 2-й армейский корпус С.М. Шейдемана служил своеобразным заслоном на стыке обеих русских армий Северо-Западного фронта, на августовском направлении. В связи с обозначившимся наступлением русских армий в глубь Восточной Пруссии и, как указано выше, прибытием в тыловые крепости второочередных дивизий, функция заслона стала отпадать. То есть 2-й армейский корпус должен был быть переброшен в одну из армий. Ставка и штаб Северо-Западного фронта высказались за 1-ю армию П.К. Ренненкампфа.
В этот же момент, 9 августа, в подчинение 2-й армии был передан 1-й армейский корпус, который первоначально предназначался для совместных действий с сосредотачивающейся близ Варшавы группировкой в Германии. Однако, хотя Ставка, которой была подчинена варшавская группа корпусов, и передала 1-й корпус в ведение Северо-Западного фронта, эти войска по-прежнему оставались в распоряжении Верховного главнокомандующего. Докладная записка великого князя Николая Николаевича императору от 13 августа сообщала о сосредоточении на левом берегу Вислы 9-й армии в составе Гвардейского, 1-го, 18-го и 22-го армейских корпусов. Великий князь указал, что временно 1-й корпус вошел в состав 2-й армии «для обеспечения ее операции в Восточной Пруссии с запада», а 18-й – временно пошел на подкрепление 4-й армии[121].
Вот такое ненормальное положение вещей: официально корпус находится в составе армии, но фактически подчиняется Ставке. Поэтому главкосевзап не торопился жестко подчинить корпус командарму-2 (такой акт будет произведен только 14-го числа, когда будет уже слишком поздно). 8 августа Янушкевич сообщил Жилинскому: «Главнейшим назначением 1-го корпуса является обеспечение наступательной операции 2-й армии со стороны Торна. В случае уверенности в безопасности левого фланга 2-й армии со стороны Торн, участие 1-го корпуса в боях на фронте армии вполне допустимо». Но в любом случае Верховный главнокомандующий запретил двигать 1-й армейский корпус из района Сольдау на север, к германской железнодорожной магистрали, ведшей от Кенигсберга за Вислу. Этот момент стал одной из причин проигрыша операции, о чем подробно будет сказано ниже.
Одновременно, ослабив 2-ю армию на армейский корпус, Жилинский посчитал, что теперь, когда 2-я армия должна была добить якобы отступающего к Нижней Висле противника, район Летценских укреплений должен перейти в район ответственности 1-й армии. Поэтому 2-й армейский корпус С.М. Шейдемана был отправлен против Летценского укрепленного района с востока. Правда, командарм-1, отлично понимавший, что взять Летцен лобовым штурмом не удастся, а целый корпус окажется вне борьбы, уже 11-го числа, после отвергнутого немецким комендантом предложения о сдаче форта Бойен, приказал комкору-2 С.М. Шейдеману двигаться на соединение с 1-й армией. Северная точка Мазурского озерного района – Ангербург – послужила линией соединения частей 2-го армейского корпуса с 1-й армией: 11 августа этот городок был занят 1-й кавалерийской дивизией В.И. Гурко.
Согласно распоряжениям штаба Северо-Западного фронта, 6-й армейский корпус А.А. Благовещенского из состава 2-й армии, который также выдвигался к Летцену, не получил приказа о перемене направления своего движения западнее. То есть – к правому плечу 13-го армейского корпуса Н.А. Клюева. В итоге 6-й армейский корпус продолжал прикрывать правый фланг 2-й армии с разрывом между 6-м и 13-м корпусами в 20 верст. В ходе наступления 2-й армии этот разрыв увеличится вдвое.
Таким образом, штаб Северо-Западного фронта уверился в способности 2-й армии в одиночку довершить разгром противника и отбросить его за Вислу. Более того, этими же необоснованно оптимистическими настроениями заразилась и Ставка: 13 августа (когда 2-я армия уже окажется в окружении) штаб Ставки предложил перебросить 1-ю армию к Варшаве, чтобы начать глубокое вторжение в Германию – на Берлин.
Немцы же ни на минуту не усомнились в собственной возможности отстоять свою землю. Впрочем, у Гинденбурга и Людендорфа не было выбора: после своего назначения им оставалось либо победить, либо умереть. Столь мощный психологический стимул побудил германских генералов самым тщательным образом приступить к скорейшей разработке и реализации контр-операции против надвигавшихся в пределы Германии войск русских армий Северо-Западного фронта.
Поражение при Гумбиннене заставило германское командование не только серьезно отнестись к планированию своих действий против неприятеля, но и максимально укрепить свои силы: в поле выводились все крепостные гарнизоны и крепостная артиллерия. Этой мерой Людендорф создал мощную группировку, по численности практически не уступающую обеим русским армиям, а по артиллерийскому огню – превосходящую русскую сторону (2-я армия) почти в два раза. Теперь штаб 8-й армии должен был приложить максимум ума и воли, чтобы вырвать ининциативу в борьбе за Восточную Пруссию из рук русских.
Поздние подсчеты показывают, что немецкая армейская группировка в общем числе штыков почти не уступала обеим русским армиям. Но это лишь потому, что германское командование вывело для полевого сражения все, что только было возможно. В это же самое время русские второочередные дивизии сосредоточивались в приграничных крепостях. Поэтому надо помнить, что немцы сумели достичь численного равенства (в огневом отношении германские войска, безусловно, превосходили русских) только потому, что пошли на риск. Русские же рисковать не решились, оставив не менее 80 тыс. штыков (пусть, и резервных) в армейских тылах. Так что, по справедливости, победа будет принадлежать более дерзновенному, кто последовал заповеди генералиссимуса А.В. Суворова: «Идешь в бой – снимай коммуникации!»
Паника, охватившая германские войска после Гумбиннена, прошла столь же быстро, как и в штабах, – но вот об этом русские и понятия не имели. Моральный дух немецких солдат и офицеров находился на высоте, так как им, помимо всего прочего, в данный момент приходилось еще и защищать свою землю. Поэтому немецкое командование и получило возможность для риска: психологическое состояние войск позволяло идти на риск. Первоначальный упадок духа, вызванный большими потерями и отступлением с поля боя, сменился жаждой мести. На это и опиралась воля командования 8-й германской армии. Отечественный исследователь характеризует решение Гинденбурга и Людендорфа провести операцию по разгрому 2-й армии такими выражениями, как «совершенно исключительная решимость», «авантюризм, основанный на сознании своего превосходства и на необычайно сильной воле к победе»[122].
Изменив свои планы, немцы стали быстро отступать на юго-запад, прикрывшись от 1-й армии своей немногочисленной конницей и ландвером. Главной силой, сдерживающей вялое продвижение 1-й армии, чье командование, дезориентированное неверными разведданными, опасалось перерубания своих коммуникаций от крепости Кенигсберг, являлась германская 1-я кавалерийская дивизия Брехта. Русский офицер-кавалерист В. Кочубей писал: «Та самая доблестная дивизия, которая во время нашего первого наступления в самом начале войны на Восточную Пруссию так дельно и умело задерживала своими тогда только 20 эскадронами при 12 орудиях наш огромнейший конный отряд Хана Нахичеванского из 70 эскадронов и 42 орудиях»[123].
Вся мощь германского контрманевра переносилась теперь против 2-й русской армии, которая уже вступала в соприкосновение с немецким прикрытием на млавском направлении. Отрыв немцев от опасавшейся броситься вперед 1-й русской армии с каждым часом только увеличивался. Если же сказать, что конный отряд Хана Нахичеванского шел не на соединение со 2-й армией, а строго на запад, отрезая крепость Кенигсберг от отступавшей к Висле по магистрали Алленштейн – Остероде – Дейч-Эйлау немецкой группировки, то русские лишались возможности исправить свои ошибки в короткие сроки. В штабе 1-й армии и штабе фронта предположили, что большая часть германской группировки отходит на Кенигсберг, почему и бросили туда 1-ю армию, как считалось, в преследование.
