Отчасти этому роковому и ошибочному мнению способствовал тот факт, что часть войск германского 1-го армейского корпуса после Гумбиннена действительно отошла в Кенигсберг, откуда эти подразделения перебрасывались по железной дороге вдоль побережья к Остероде. Еще 13 августа, когда немцы уже приступили к охвату левого фланга 2-й русской армии, командарм-1 П.К. Ренненкампф по-прежнему сообщал в штаб фронта, что, по сведениям разведки, германские 1-й и 17-й армейские корпуса отошли в Кенигсберг. То есть отступившие в крепость Кенигсберг германские войска были немедленно перевезены по железной дороге в ту географическую точку, откуда должен был начаться маневр на охват левого фланга 2-й русской армии (правда, 17-го корпуса в крепости не было). Железнодорожная переброска ускорила сосредоточение германской группы на левом фланге 8-й германской армии, одновременно заставив русскую разведку 1-й армии поверить, что как минимум один корпус отошел в Кенигсберг, где и собирается защищаться.
Причина переброски для организации главного удара именно 1-го армейского корпуса была чрезвычайно проста. Напомним, что 1-й корпус Г. фон Франсуа состоял из уроженцев Восточной Пруссии, и потому отход в Кенигсберг именно его считался логичным. Особенно логичным – для воевавшего «по старинке» русского командования, считавшего, что такая первоклассная крепость, на сооружение которой потрачены громадные деньги, в любом случае подлежит защите большими силами. Да ведь и 1-й резервный корпус также состоял из пруссаков: ⅘ немецких войск, сражавшихся при Гумбиннене, полностью держали в своих рядах жителей обороняемой провинции.
Сказывалась и та практика, что была получена русскими командирами в Маньчжурии. Так, А.А. Игнатьев в оценке относительного бездействия командарма-1 ген. П.К. Ренненкампфа во время окружения 2-й армии ген. А.В. Самсонова под Танненбергом указывает: «Одни говорят, что он был подкуплен, другие объясняли его бездействие личной антипатией и завистью к Самсонову. Но для меня остановка Ренненкампфа объясняется скорее опытом той “боевой школы”, которую он прошел в Маньчжурии. Там каждый начальник ждал и бездействовал, пока не разобьют соседа, с тем чтобы в этом найти себе оправдание для отступления под предлогом выравнивания линии фронта»[124].
Вопреки русским сведениям, немецкий 1-й армейский корпус должен был сыграть главную роль в решительном ударе по 2-й русской армии. Немцы вовремя поняли, что русские непременно двинутся к Кенигсбергу, а, следовательно, его гарнизон подлежит усилению. В состав гарнизона крепости должны были войти 2-я ландверная бригада, отряды местного ландштурма, 3-й ландверный полк, а также, в качестве костяка сопротивления, кенигсбергская ландверная дивизия генерала Бродрюка. Именно в составе последней в момент перегруппировки после Гумбиннена находились немногочисленные подразделения из состава 1-го армейского корпуса. Участник Восточно-Прусской наступательной операции (лейб-гвардии Кирасирский полк из состава 1-й гвардейской кавалерийской дивизии) Г. Гоштовт говорит: «В составе дивизии Бродрюка находились маршевые части 1-го армейского корпуса. Люди носили и форму, и штемпеля на одежде своих кадровых полков. Пленные, оставленные письма и предметы обмундирования ввели в заблуждение русскую разведку, вплоть до штаба армии, посчитавшую, что весь 1-й армейский корпус отходит походным порядком на крепость Кенигсберг. Это заблуждение возымело, в последующем, роковые для нас последствия».
На самом деле подразделения 1-го армейского корпуса частично отступали в эшелонах по железнодорожной линии Кенигсберг— Алленштейн – Остероде – Дейч-Эйлау, где и высадился 1-й корпус, чтобы приступить к обходу русского центра через левый фланг 2-й армии. Львиная же доля перебрасываемых войск была отправлена по железнодорожной магистрали, ведшей вдоль побережья Балтийского моря от Кенигсберга до Мариенбурга. Русские не сумели вскрыть сущности немецкой перегруппировки. Во многом эта неудача преследовала русскую сторону лишь только потому, что в русских штабах не смогли поверить, что неприятель будет и дальше искать боевого счастья в поле, а не укроется за крепостными фортами.
Значение Кенигсберга еще и как базы флота, тем более заставляла думать, что немцы будут оборонять ее большими силами. Как говорит историк, «перевозка 1-го германского корпуса через Кенигсберг могла через агентуру внушить командованию 1-й русской армии представление об отходе всей германской армии именно в Кенигсберг, так как последний был оборудован как большая маневренная крепость. Этот вопрос должна была уточнить конная группа Хана Нахичеванского, но она жалась к пехоте и делала самые мизерные переходы; командование 1-й армии совершенно не руководило ею должным образом, ограничиваясь только теоретическими указаниями, а не требованием выполнения вполне определенных задач»[125].
Образование громадной по предвоенным меркам конной массы – армейской кавалерии 1-й армии – должно было способствовать поддержанию боевого соприкосновения с отступавшей на запад 8-й германской армией, потерпевшей поражение под Гумбинненом. Первоначально, согласно планам русского Генерального штаба, армейская кавалерия должна была еще в период сосредоточения нарушить неприятельские коммуникации посредством широкомасштабного набега в пределы Восточной Пруссии. По различным причинам сделать этого не удалось. Теперь же задачи изменялись – русская конница была обязана идти вслед за противником, служа своеобразным связующим звеном между 1-й армией и правым флангом 2-й армии – 6-м армейским корпусом.
Однако командарм-1 направил конницу прямо на запад – в обход Кенигсберга. Данное решение диктовалось директивами штаба Северо-Западного фронта, предписывавшего войскам 1-й армии блокировать крепость Кенигсберг и не допустить отхода противника как в крепость, так и к побережью Балтийского моря. Следовательно, выдвижение русской конницы на Пултуск и преследовало выполнение этих задач. Но общая пассивность и нерешительность штаба Г. Хана Нахичеванского препятствовали даже и преследованию поставленных целей в той мере, в какой это надлежало выполнить.
В итоге русская кавалерия не только двигалась в «никуда» (немцы и не думали отступать к побережью, а напротив, намеревались наступать – только теперь против 2-й русской армии), но и не могла вести разведку, так как потеряла соприкосновение с противником. Учитывая опыт войны, уже впоследствии советский военный теоретик, участник Первой мировой войны, писал: «Массирование конницы сведением ее в крупные соединения (дивизии и корпуса) и выдвижение на важнейшие оперативные направления, применяемое при выполнении армейской конницей оперативных заданий, равным образом относится также и к несению ею разведывательной службы»[126].
Штаб Северо-Западного фронта неверно оценил складывавшуюся ситуацию на восточнопрусском театре военных действий. Поэтому-то 1-я русская армия получает приказ штаба фронта о движении в северном направлении, на крепость Кенигсберг. В свое время один из немецких теоретиков писал, что в случае войны с Российской империей Кенигсберг будет «тем глубоко вцепившимся когтем, который сохранит для государства всю провинцию, хотя бы она была наводнена неприятелем». Именно такую роль крепости отводили и русские, спешившие блокировать Кенигсберг (а то и взять его с ходу, о чем свидетельствует неудачная попытка 1-й армии 14–15 августа) прежде, чем будет уничтожена германская полевая армия, оборонявшая Восточную Пруссию.
Вдобавок роль Кенигсберга не исчерпывалась лишь его военным и политическим значением. В России понимали и его экономическую значимость. С конца XIX века «исключительное значение в русско-германской торговле приобрел Кенигсберг, потеснив западные порты России, прежде всего Либаву, и сократив их внешний товарооборот»[127]. Вероятно, еще и поэтому русское политическое руководство и сам император Николай II предполагали присоединить Восточную Пруссию к Российской империи после победы в мировой войне.
