Командарм-1 первоначально даже и не поверил в собственную победу. Известно, что Ренненкампф был готов возобновить сражение на следующий день, либо отступить, так как потери в 20-м армейском корпусе были велики, а войска уже расстреляли львиную долю своих носимых боеприпасов. Только 28-я пехотная дивизия потеряла 104 офицера, до 7 тыс. солдат, 23 пулемета, 8 орудий и 163 лошади. Тылы отстали, и пополнения запасов патронов и снарядов можно было ожидать по истечении только двух суток. Кстати говоря, именно поэтому генерал Ренненкампф не сразу донес об итогах Гумбинненского сражения в штаб Северо-Западного фронта (прежде он сообщил о своей небесспорной победе в Ставку).

Только получив благодарность за гумбинненскую победу от великого князя Николая Николаевича, Ренненкампф 10 августа в шифротелеграмме сообщил, что Верховный главнокомандующий особенно благодарит 28-ю дивизию. Сам Ренненкампф считал, что благодарность заслужил только 109-й Волжский пехотный полк, до конца дравшийся вместе с 4-й батареей. В то же время начдив Н.А. Лашкевич вместе с командирами прочих – Камского, Донецкого и Уральского полков ушли в Вержболово. Реннекампф указал, что «командиров полков приказал устранить, причем сказал что это лишь на первый раз… ходатайствую не передавать дивизии особой благодарности Его Высочества, пока полки дивизии кровью своей не искупят позора их полковых командиров»[95].

И именно поэтому войска 1-й армии не были брошены в преследование, так как штаб 1-й армии опасался, что противник опомнится и возобновит бой, имея уже больше шансов на успех. О победе под Гумбинненом командование 1-й армии догадалось лишь на следующий день, когда выяснилось, что немцы отошли и продолжают отступление, а в тылу информацию получили еще позже. Император Николай II только 10 августа записал в своем дневнике: «Получил от Николаши радостную весть об удачном окончании двухдневных боев нашей 1-й армии против двух с половиной прусских корпусов, отступивших на запад»[96].

Известие о выдвижении 2-й русской армии к государственной границе со стороны реки Нарев, пришедшее в штаб 8-й армии как раз в эти дни, вынудило Притвица начать отход с поля боя. После Гумбиннена продолжение сражения «по меньшей мере грозило Ренненкампфу поражением, а при неблагоприятных для русской стороны обстоятельствах могло привести к ее уничтожению». Исход сражения решило движение 2-й русской армии, вынудившее Притвица отказаться от продолжения Гумбинненского боя[97]. Германская мысль обороны Восточной Пруссии заключалась в том, чтобы разгромить одну из русских армий прежде, чем вторая русская армия сумеет создать своим движением угрозу обороняющейся стороне. Гумбинненское сражение в отношении потерь закончилось ничейным результатом, а в отношении моральной силы войск – несомненным поражением немцев: отход германцев с поля боя означал, что дух русских оказался сильнее.

Конечно, бой еще можно было бы возобновить, но если падение духа видно сразу, то точные потери (а точность в данном случае, при сравнительном равенстве сторон в силах, была фактором немаловажным) подсчитываются не один день. Командарм-8 счел себя побежденным и отказался от мысли возобновить сражение. Участник войны характеризует это решение противника следующим образом: «8-я германская армия в ночь с 20 на 21 августа [нового стиля] начала стратегическое отступление, вызванное не тактическими результатами Гумбинненского сражения, а общей обстановкой на Восточно-Прусском театре войны: наступлением Наревской русской армии на широком фронте, захватывавшем и крайнее западное – Млавское направление»[98].

Отказ от продолжения сражения при Гумбиннене стал причиной следующего шага, предполагаемого упадком моральной силы и духа немецкого командования: приказом Притвица об отступлении 8-й армии за Вислу. То есть, несмотря на фактически «ничейный» результат сражения, германское командование потеряло силу воли. Большие потери, бегство ряда подразделений 17-го армейского корпуса с поля боя и данные о многочисленной русской коннице в своей совокупности побудили немцев к отступлению, не попытавшись возобновить сражение с частями 1-й русской армии. Неуверенность в исходе нового сражения, наряду с тем фактом, что русская 2-я армия выдвигалась охватом Мазурского озерного района, понудила штаб 8-й германской армии думать уже не о переносе удара против 2-й русской армии, а об отходе за Вислу.

Почему же командарм-8, отказавшись от мысли возобновить сражение под Гумбинненом, попытался предпринять не менее радикальный шаг – очищение Восточной Пруссии? Ведь борьба на русско-германской границе еще только начиналась, и можно было попробовать нанести русским ряд сильных ударов, приостановив развитие русского вторжения в Германию. Спустя несколько дней Гинденбург и Людендорф предпримут контрудар, который, вследствие грубейших ошибок русских военачальников, перерастет в выдающуюся победу – столь необходимую Германии на начальном этапе войны. Почему этого не сделал первый состав командования 8-й германской армии?

Как ни странно, М. фон Притвиц в данном случае слишком буквально воспринял заветы графа А. фон Шлиффена, забывая, что формализм на войне всегда губителен. Еще в 1898 г. Шлиффен, проводя учебные задачи по обороне Восточной Пруссии от русского наступления, говорил: «Если германцы окажутся втянутыми в бои с переменным успехом, против одной из русских армий, то остальные будут иметь время выйти во фланг и тыл своему противнику и задавить его превосходными силами. Поэтому, если германский командующий не рассчитывал одержать полную победу, то ему лучше было бы, насколько это возможно, отойти за Вислу и отказаться от решения поставленной ему задачи».

Именно этому совету и последовал Притвиц, не решившись продолжить сражение с 1-й русской армией. Кроме того, ставя задачи перед 8-й армией, Х. Мольтке-Младший указал, что армия имеет право временно сдать Восточную Пруссию, ожидая прибытия подкреплений из Франции. Таким образом, в своем решении, которое было принято, вне сомнения, под влиянием потери волевого фактора, чрезвычайно необходимого для полководца, командарм-8 руководствовался указаниями вышестоящего руководства. А именно – последних начальников Большого Генерального штаба – Шлиффена и Мольтке-Младшего.

Тем не менее то планирование, которое составлялось для обороны Восточной Пруссии еще Шлиффеном, в первую голову предполагало поочередный разгром русских армий вторжения. Собрав львиную долю восточнопрусской группировки в кулак, Притвиц действовал в духе директив высшего командования – сначала нанести поражение 1-й русской армии и отбросить ее за Неман, а затем обратить все силы против 2-й русской армии. Именно так рассчитывал бороться Шлиффен и именно так предписывал действовать Мольтке. Вместе с тем штаб 8-й германской армии получил от Верховного командования еще одно указание, которое, наряду с прочими условиями, побудило командарма-8 начать отход вместо того, чтобы добиться победы над 1-й русской армией в новом сражении. «Командующий армией и его начальник штаба сомневались в этой победе, тогда как генерал-квартирмейстер и 1-й штаб-офицер Генерального штаба, а также и командир 1-го корпуса настаивали на продолжении атаки. В этот психологический момент предостережение генерала фон Мольтке – не рисковать существованием армии – парализовало решимость командующего армией и его начальника штаба»[99].

В свою очередь, первая русская победа в первом же пограничном сражении со столь сильным противником, как немцы, породила в высших штабах своеобразную эйфорию, вылившуюся в преступную недооценку противника и, как следствие, в последующий разгром. Данным настроениям оказались подвержены и войска. Например, в еще сосредотачивавшемся в тылу 22-м армейском корпусе был отслужен «торжественный благодарственный молебен по случаю первых побед наших войск в Восточной Пруссии». Состоялся парад нескольких полков. Как сообщает служивший в 11-м Финляндском стрелковом полку младший врач, «на обратном пути с парада высказывалось опасение, что нашему корпусу не удастся принять участие в войне, так как она быстро закончится!»[100].