Таким образом, успех боя при Гумбиннене был обеспечен распадом его на отдельные очаги, что передавало инициативу ведения сражения в руки корпусных командиров, имевших в своем распоряжении превосходные кадровые части. Так что, если на правом фланге немцы отбросили русских, то в центре, где дрался как раз 3-й армейский корпус, немцы бежали с поля боя, будучи расстреляны ружейным и артиллерийским огнем в упор. На левом фланге бой носил вялый характер. Судьбу первого сражения решили частные действия отдельных корпусов и дивизий, где сказалось, прежде всего, качество довоенной подготовки войск.
Это же качество сказалось и на действиях многочисленной русской кавалерии, которой все же вскоре было приказано перейти в преследование отступавшего противника. Преследовать врага сразу после боя пехотой командарм-1 не отважился, так как ожидал новых атак противника. Ренненкампф отлично сознавал, что уступает неприятелю в силах, и еще более в средствах, поэтому такое решение следует признать правильным. Преследование 8-й германской армии пехотными армейскими корпусами могло с легкостью переменить победу на поражение.
Другое дело – конница. Мало того что командарм-1 П.К. Ренненкампф не имел возможности для эффективного управления собственной кавалерией, так еще конница 1-й армии была разбита на три группы (армейская конница Хана Нахичеванского, небольшая группа В.И. Гурко, и 2-я гвардейская кавалерийская дивизия Г.О. Рауха), не имевшие общего командира. В Гумбинненском сражении армейская кавалерия Хана Нахичеванского, получив большую свободу действий на правом фланге армии, не имела ясно поставленной задачи. Тем самым командарм-1 выпустил главную массу конницы из собственных рук.
Более того: помимо раздробления сил стратегической конницы, русские кавалеристы вообще не умели преследовать, так как подготовка такого рода маневра отсутствовала в предвоенном обучении. Как пишет кавалерист – участник войны и Восточно-прусского похода в частности, на довоенных маневрах «сберегая силы людей и лошадей, почти никогда маневренный бой не завершался преследованием. Войска совершенно не учились использовать свой успех; о поддержании соприкосновения с противником никто не думал, да оно было и бессмысленно, так как на завтра предстоял новый маневр или новое учение по совершенно новому заданию и предположению. Вследствие того же стремления беречь свои силы, поучение после учения или маневра, так называемый “разбор”, было очень кратко – все стремились как можно скорей отпустить части на отдых»[89].
Главным фактором бездействия конницы оказался как раз уровень подготовки кавалерийских командиров, которые не обучались взаимодействию с прочими родами войск: пехотой и артиллерией. В ходе Гумбинненского сражения неприятель подставил свой левый фланг и тыл под удар русской конницы, которая тем временем безмятежно отдыхала. А Ренненкампф, не имея связи с кавалерией, фактически выпустил ее из рук, и не мог управлять действиями частей Хана Нахичеванского. Только 8 августа, когда противник уже начал отступление, русская конница медленно двинулась на поддержку 28-й пехотной дивизии, потерпевшей поражение от 1-го германского армейского корпуса (потери русских составили 7 тыс. чел. и 8 орудий)[90].
Таким образом, в то время как пехота и артиллерия 1-й армии доблестно дрались с неприятелем, главная масса русской конницы отдыхала за правым флангом армии, а конная группа В.И. Гурко (20 эскадронов) простояла уступом за левым флангом русской пехоты. А ведь одно даже только присутствие конной массы на правом фланге 1-й армии не позволило бы германской 1-й кавалерийской дивизии ворваться в тылы русского 20-го армейского корпуса, да и вообще удар по русскому правому крылу был бы сильно ослаблен. Действия конной артиллерии Павлоградского гусарского полка отчетливо доказывают этот тезис. Конечно же, по ненормальной логике кавалерийского командования, отдых, данный Ренненкампфом всей армии на следующий день после победы при Гумбиннене, распространился и на уже отдохнувшую конницу. Сам же Хан Нахичеванский, нисколько не чувствуя стыда за свое отсутствие на поле боя, начал преследование лишь 10 августа, двигаясь по 25–30 км в день.
Потери в Гумбиннен-Гольдапском сражении составили около 17 тыс. чел. у русских и около 15 тыс. у немцев. Соотношение потерь следует считать при том значительном превосходстве противника в артиллерийском отношении, что показано выше. То есть одно лишь это показывает высокую подготовку кадровых русских солдат перед войной, а также степень качества артиллерийской стрельбы в русской артиллерии. Наряду с великолепной стрелковой подготовкой русской пехоты и распадом боя на отдельные корпусные очаги, одной из основных причин поражения немцев под Гумбинненом стало использование устаревшей тактики немецкой артиллерии: германские батареи не умели стрелять с закрытых позиций, что позволяло русским артиллеристам успешно бороться с врагом, уступая в огневом отношении.
Ошеломленный большими потерями в 17-м армейском корпусе, М. фон Притвиц не решился на немедленное возобновление сражения, хотя этого требовали раздосадованные результатом боя командиры корпусов. В свою очередь, русское командование Северо-Западного фронта не уяснило масштабов столкновения и, сознавая слабость 1-й армии в пехоте, решило усилить 1-ю армию 2-м армейским корпусом С.М. Шейдемана из состава 2-й армии (резервом 2-й армии, который должен был действовать на стыке 2-й и 1-й армий). Таким образом, еще до того, как войска 2-й армии вступили в бой, они уже были ослаблены на один корпус. Понятно, что 2-й корпус, перебрасываемый с одного участка на другой по разбитым дорогам, опаздывал к моменту первых столкновений в любой армии, а вдобавок еще и отрывался от своих тыловых учреждений. Такая рокировка, предпринятая уже по окончании сосредоточения, свидетельствует о нетвердости в проведении в жизнь оперативной идеи в штабе Северо-Западного фронта.
Сам городок Гумбиннен, заблаговременно покинутый жителями, мало того, что подвергался обстрелам во время сражения, так еще и был совершенно разгромлен русскими войсками. Идя вслед за отступающими немцами и не встречая нигде мирных жителей, бежавших в глубь Германии, русские солдаты громили покинутые дома. Очевидцы отмечали, что эти своеобразные «погромы» вызывались не какими-либо мародерскими намерениями, а исключительно целью уничтожения имущества богатого врага, напавшего на бедного соседа. Русским крестьянам было непонятно, почему так хорошо (сравнительно с русскими) жившие немцы первыми напали на Россию, выступив в роли агрессора. Побывавшая в Гумбиннене вскоре после сражения двоюродная сестра императора Николая II, работавшая в госпитале Красного Креста, вспоминала, что практически все дома были внутри разбиты, а имущество – разломано. На столах стояла брошенная бежавшими немцами еда, людей в городе не было; «но еще более ужасной была мертвая тишина, нависшая над городом»[91].
По итогам русского наступления, местность закреплялась за победителями. Второочередной 227-й пехотный Епифанский полк был назначен в распоряжение начальника этапно-хозяйственного отдела штаба армии генерал-майора Г.Д. Янова «для занятия гарнизонами городов и местечек занятой части Восточной Пруссии»[92]. Командир полка полковник В.И. Поклевский-Козелл отправил 2-й батальон занять Инстербург, а 1-й батальон – Гумбиннен, Гольдап и Сталлюпенен[93]. Командиры батальонов назначались комендантами этих городков, в районе которых неделю-полторы назад полыхали ожесточенные сражения.
Как это часто бывает на войне, кто-то не мог удержаться и от мародерства. Задержанное цензурой письмо из Епифанского полка говорит, что ротный командир роты, охранявшей Гольдап, конфисковывал в тылу разные вещи и распродавал – сигары, вино, ликеры и разную мелочь. Воспринималось же такое этим офицером не как мародерство, а реквизиция: «Когда это сделают солдаты, их за это расстреливают, ну а офицеру все сходит с рук. И эти-то люди наши начальники! Солдаты пока иронизируют по поводу офицерского мародерства, но я убежден, что это со временем превратится в тяжелую трагедию для офицеров». Подытоживая, автор письма сообщал, что подает рапорт о переводе на передовую, чтобы не видеть подобного безобразия[94].
