Кроме того, было еще одно обстоятельство отступления противника от Гумбиннена без нового сражения – уже чисто арифметическое. Согласно принятому в Российской империи накануне войны мобилизационному расписанию за № 20, в состав 1-й армии вместо 1-го армейского корпуса, отправляемого на другое направление (2-я армия), включался 20-й армейский корпус. Верховный главнокомандующий великий князь Николай Николаевич, перетасовав уже в ходе сосредоточения известное германцам мобилизационное расписание 1912 г. за № 18, случайным образом еще больше изменил известные противнику сведения. Согласно русскому планированию, 1-я армия должна была иметь в своих рядах 15,5 пехотных дивизий. Реально же Ренненкампф располагал 6,5 дивизиями. Факт информации о предвоенных расчетах позволил впоследствии Э. Людендорфу утверждать в своих мемуарах, что 1-я русская армия имела 16 пехотных дивизий с первого дня войны. Странно лишь, что эта цифра встречается до сих пор в ряде исследований, когда вышла масса специальных работ по истории кампании 1914 г. на Восточном фронте.
В сражении у Гумбиннена германцы полагали, что в 1-ю русскую армию должны входить Гвардейский, 1-й, 3-й, 4-й армейские корпуса и 5-я стрелковая бригада – как минимум 8,5 пехотных дивизий. Однако показания пленных обнаружили в войсках П.К. Ренненкампфа еще и 20-й армейский корпус, который должен был входить в состав 4-й армии Юго-Западного фронта. Первый армейский и Гвардейский корпуса обнаружены не были, но они должны были быть в русской 1-й армии, и никто из немцев не усомнился в предвоенных данных разведки. Точно так же, как в это же самое время командование русского Юго-Западного фронта будет твердо верить в план развертывания австро-венгерских армий, выданный полковником А. Редлем еще в 1912 г.
Если бы немцы твердо рассчитывали на победу, то даже после тактического поражения при Гумбиннене М. фон Притвиц должен был притянуть к себе 20-й армейский корпус, прикрывавший Восточную Пруссию со стороны Нарева, и возобновить сражение через несколько дней. В таком случае 1-я русская армия была бы неизбежно разбита, что позволяло германскому командованию с успехом бороться против 2-й русской армии. Но предвоенные сведения, помноженные на собственную ошибку в оценке неприятельских сил, дали иной расклад оперативного замысла.
Вечером 7 августа после сражения командующий 8-й германской армией М. фон Притвиц определил силу 1-й русской армии в 10,5 пехотных дивизий (данные мобилизационного расписания № 18 плюс 20-й армейский корпус). Да еще и многочисленная конница. Такой подсчет означал, что русские имеют существенное численное превосходство над Восточной группой 8-й германской армии. Между тем фактически 1-я армия имела лишь 6,5 пехотных дивизий (Гвардейский корпус убыл под Варшаву, а 1-й армейский корпус был переброшен на левый фланг 2-й армии). Такая оценка (ошибка – в 4 дивизии), наряду с большими потерями как наглядной демонстрацией степени боеспособности русских, явилась одной из основных причин, побудивших неприятеля отступить от Гумбиннена 7 августа 1914 г.[101]
В ночь на 7 августа немцы стали отступать без малейшего противодействия посредством преследования со стороны русских. Одним из итогов сражения явилась его незавершенность с русской стороны: отсутствие преследования противника сразу же после победы. Причем здесь имеется в виду не тактическое преследование (вслед за отступающим неприятелем на самом гумбинненском поле), но оперативное – на следующее утро по пятам откатывающегося врага. Войска 1-й армии оставались на месте прошедшего сражения в течение двух дней. Это обстоятельство позволило впоследствии утверждать, что 1-я армия должна была, не теряя времени, броситься вперед и уничтожить противника, отходившего, кстати говоря, за укрепленную линию реки Ангерап. В отечественной историографии можно встретить утверждение, что русские вполне могли довершить разгром противника, что «обстановка позволяла русскому командованию нанести крупное поражение 8-й немецкой армии. Благоприятный момент был упущен. Вместо того чтобы организовать преследование разбитых в Гумбиннен-Гольдапском сражении германских войск, генерал Ренненкампф бездействовал»[102].
Но вряд ли командарм-1 мог нанести неприятелю «крупное поражение». Даже само соотношение сил было не в пользу 1-й армии (если учесть не простое соотношение штыков и сабель, которое по числу людей приближалось к равенству, а огневую мощь дивизий и корпусов и нерешительность русской конницы). Превосходство русских заключалось, прежде всего, в силе духа и степени обученности солдатского состава. Однако можно вспомнить личный состав подразделений 1-го армейского и 1-го резервного германских корпусов, составленных из местных уроженцев, чтобы сказать, что немцы были готовы упорно драться даже и после поражения. Напомним также, что все без исключения командиры германских корпусов, в том числе и комкор-17 А. фон Макензен, чьи войска понесли наибольшие потери и побудили командарма-8 посчитать себя побежденным, настаивали на немедленном возобновлении сражения. Конечно, неизвестно, каков был бы результат нового сражения, но тот факт, что германские комкоры отнюдь не потеряли присутствия духа, очевиден.
В оценке численности русских войск, как показано выше, Притвиц ошибся на целых 4 пехотных дивизии, то есть более чем на 60 тыс. штыков с соответствующей артиллерией. Возобновление сражения означало бы, что противник получал возможность определить действительную численность 1-й русской армии, что при отсутствии тяжелой артиллерии могло привести уже к поражению войск генерала Ренненкампфа, пока части 2-й русской армии медленными темпами еще только выдвигались к границе. Нехватка пехоты в 1-й русской армии (в связи с образованием Варшавской группировки по велению Верховного главнокомандующего) не позволила командарму-1 добить врага: еще неизвестно, что последовало бы на следующий день после боя, будь у П.К. Ренненкампфа в резерве еще один армейский корпус.
Другое дело, что командарм-1 не должен был почивать на лаврах победы. Нельзя было терять соприкосновения с противником, надо было целеустремленнее и решительнее использовать многочисленную кавалерию, необходимо было двигаться не к Кенигсбергу, а за отходящим врагом. Учитывая моральное потрясение германцев, разочарованных неблагоприятным для них исходом первого же сражения, русским можно было попытаться превратить тактическое поражение противника в оперативный успех, вынуждающий врага поспешить с отступлением за Вислу.
Однако подобные активные действия, связанные с борьбой за темпы операции, еще не были присущи русским военачальникам. Только горький опыт войны побудит русских генералов ценить фактор времени в проведении операций. Командарм-1 не сумел организовать преследования отступающего неприятеля, зато своевременно отправил телеграмму вдовствующей императрице Марии Федоровне (шефу Кавалергардского гвардейского полка, входившего в состав 1-й гвардейской кавалерийской дивизии) о потерях в Кавалергардском полку с перечислением имен погибших и раненых офицеров[103].
Русское командование начала войны воевало еще по старым принципам воевания: сразился, отдохнул, понемногу пошел в преследование, которому, напомним, перед войной никто и не учил. О таком явлении в период Русско-турецкой войны 1877–1878 гг. упоминает профессор Николаевской военной академии полковник М.А. Газенкампф. После 2-й Плевны он записывал: «Настоящая беда в том, что, куда ни повернись, везде недомыслие и беспомощность. Чрезвычайно характерно, что после каждого крупного сражения начальствующие лица на несколько дней складывают оружие. И не только перестают делать, но даже думать и заботиться о будущем, а некоторые даже уезжают отдыхать – точно смотр отбыли»[104]. В век железных дорог в Восточной Пруссии, столь богатой железнодорожной сетью, русские преследовали противника конницей не сразу после боя, а через сутки-другие после него. За это время неприятель становился уже недосягаем. Это относится не только к Ренненкампфу, ведь и главнокомандующий армиями фронта Я.Г. Жилинский также разделял взгляды на необходимость отдыха войск после боя, в том числе и резервов, не участвовавших в сражении.
