Уже лежа в горячей воде и вдыхая чуть пряный запах, похожий на апельсин с кардамоном, я посмотрела на свою ладонь. На нежной коже еще только контурами, но уже весьма уверенно вздувались первые мозоли. Это казалось мне странным, ведь принцесса занималась некоторое время, неужели это было так давно и мало, что мозоли успели сойти?

Заметив мой взгляд, Мира всплеснула руками и разразилась сочувствующими восклицаниями, обещая мне принести «ту мазь», что «уберет все это безобразие». Зародившиеся в моей голове сомнения только подтвердила фраза про то, что истинной принцессе не положено ходить с руками, как у прачки. «Значит, принцесса после каждой тренировки мазала лапки какой-то целебной мазью, которая убирала ей все мозоли. А потом, видимо, это повторялось и повторялось...»

— Нет, — ответила я твердо, хоть и с сожалением. Такую бы чудо мазь мне туда, в мой родной мир. — Мои руки должны привыкнуть. Я учусь обращению с оружием не из прихоти, это я тебе сегодня уже говорила. Мозоли поболят и пройдут, ничего страшного, а вот спину и, эм, окрестности... их помазать чем-нибудь не мешало бы, — осторожно поелозив под горячей водой, я прислушалась к ощущениям в пояснице и ниже. Неприятное нытье мышц обещало превратиться в отчаянные крики ближе к вечеру, и с этим надо было что-то делать. Служанка кивнула и, сообщив, что сейчас вернется, покинула мои покои, оставив меня отмокать в воде.

Запрокинув голову назад, я прикрыла глаза, вдыхая успокаивающий аромат, и потому не сразу почувствовала, когда на противоположном краю моей деревянной ванны пар, исходивший от воды, вдруг свился в тугой жгут, а потом утолщился, уплотнился и превратился в знакомый мне облик.

«Эва?» — в моей голове раздался голос Оли, и я, от неожиданности чуть не нахлебавшись воды, вцепилась в края бадьи руками, во все глаза смотря на висящий передо мной туманный лик подруги.

— Оля? Это ты? — шепотом ответила я, не веря собственным глазам и ушам. Она все-таки смогла! Смогла найти меня!

— Я не могу... много сил... осторожно... хорошо? — голос в моей голове слабел, я слышала его обрывками, но даже этой малости мне было достаточно. Понимая, что сейчас не время задавать своей подруге фундаментальные вопросы из серии «какого хрена вообще происходит, почему ты меня убила, и что мне теперь со всем этим делать», я задала тот, что меня беспокоил больше всего.

— Оля, как мама?

Туманный лик чуть истончился, потом уплотнился, словно бы из последних сил, и в моей голове прозвучал вселяющий в мое сердце надежду ответ: «Все хорошо. Она рядом. Она любит тебя».

Кажется, на этом силы Оли иссякли, потому как ее сотканное из пара лицо осыпалось десятком капель обратно в воду.

Я со вздохом откинулась на деревянный край ванны, закрывая лицо руками. Пара секунд связи принесли мне такое облегчение, что я готова была одновременно смеяться и рыдать.

«Значит, Оля каким то образом смогла все ей объяснить. И она поверила, впрочем, в даре убеждения моей подруги я уже не сомневаюсь. Как и в других ее дарах. Как много я о тебе не знала, как много игнорировала, хотя, казалось бы, все происходило прямо перед моими глазами...»

Дверь скрипнула и в мои покои вернулась Мира. Обеспокоено вглядевшись в мое лицо, она спросила, хорошо ли я себя чувствую и все ли в порядке. Я, ответив, что просто неудачно плеснула водой себе в лицо, вылезла из огромной лохани, что играла роль моей ванны, и предоставив служанке возиться с моими волосами, энергично растерла себя жестким полотенцем, после чего мне велели лечь на кровать спиной вверх и намазали прохладной, чуть пощипывающей кожу, мазью.

— Магистр Фарраль сказал, что в те места, что будут болеть вечером, можно втереть еще раз, — конечно, кто еще может быть поставщиком различных магических и не очень притираний для королевской семьи, как не королевский чародей.

Страдальчески морщась, я встала, прислушиваясь к ощущениям — да, болеть стало значительно меньше, и противное ощущение «натянутых связок» постепенно уходило. С одобрением покосившись на небольшой глиняный кувшинчик с мазью, который Мира поставила на мой столик, я подумала о том, насколько доступны подобные составы простым людям. «Что это в тебе — коммунистка-революционерка просыпается? Пойдешь вершить борьбу за равные права и обязанности?» —я вздохнула, снова остро ощущая себя не в своей шкуре, как в прямом, так и в переносном смысле. Служанка заплетала мои волосы во что-то более подобающее принцессе, чем простая коса, а я сидела на кровати, слушая ее умиротворяющее мурлыканье какого-то расхожего местного мотива, и беспокоилась о простом народе. Как в той глупой, но популярной юмористической передаче: «Икра в горло не лезет, все о России-матушке думаю». Тьфу, противно аж. Пора прекращать маяться дурью. Я, в конце концов, должна получать хоть какие-то блага от своего положения. Альтруизмом страдать — удел святых, хотя в этом мире я даже не уверена в возможности их появления. Можно ли считать меня, условно, святой? Представив себя вознесенной на мраморный пьедестал, я на мгновение даже залюбовалась этой картиной. Впрочем, сознание тут же услужливо нарисовало мне голубя, сидящего на парапете храма Светозарной, перед которым происходит все действо, и образ потерял сразу половину своей привлекательности. Интересно, а...

Я опасливо покосилась на свою правую ладонь, прислушалась к своим ощущениям, и тихонько додумала оборванную мысль: «А договор с божеством можно разорвать?»

Праведного гнева не последовало, знак на руке не вспыхнул обжигающим огнем, а случайно дернувшую меня за прядь волос и тут же рассыпавшуюся в извинениях Миру за божественную кару я решила не считать.

— Готово, госпожа, — голос служанки вырвал меня из размышлений и я, аккуратно ощупав пальцами сеточку из косичек, что ловкие пальцы Миры сделали поверх общей массы волос, кивнула.

— Спасибо, Мира.

Новое платье, на этот раз глубокого изумрудного оттенка, в сочетании с нижней рубашкой цвета слоновой кости и золотым шитьем. Корона-обруч. Перебрав свои украшения (надо почаще заглядывать в ларцы, что прячутся в трюмо, такую красоту если не носить, то хоть в руках подержать стоит), я вытянула из шкатулки длинную нить изумительно-идеального жемчуга и, дважды обернув ее вокруг шеи, довольно кивнула. Лаконично, стильно, со вкусом. Может быть не достаточно богато для принцессы, но в самый раз для защитницы веры. По крайней мере, для одной конкретной.

Путь в тронный зал я уже знала — идя через замок на задний двор, я видела, как слуги готовят к завтраку просторную светлую залу, украшенную штандартами Андарии — белый грифон (то, что это грифон, я узнала еще раньше из книг, без этого упоминания я бы вряд ли определила этот витиеватый орнамент, как живое существо) на синем фоне.

Не страдая топографическим кретинизмом, я достаточно легко воспроизвела маршрут до залы, последние несколько метров ориентируясь уже не столько на память, сколько на запах. В животе предательски посасывало после изнуряющей тренировки, и потому ароматы свежего хлеба и, кажется, чего-то мясного, будоражили мое воображение.

Войдя в зал, я увидела Рудольфа, сидящего не на троне, что стоял у дальней стенки, а на стуле за относительно небольшим, всего метра три, столом, стоящим в центре залы. Угол стола по левую руку от отца был завален какими-то свитками и письмами, по большей части еще даже не вскрытыми, о чем свидетельствовали целые печати. Мужчина, держа один из множества документов в левой руке, правой активно орудовал двузубой вилкой, отправляя в рот куски мяса и какие-то овощи. По правую руку от отца сидел магистр Фарраль, помешивающий кашу в своей тарелке. Вся оставшаяся часть стола была сервирована разнообразными блюдами, от вида которых у меня откровенно заурчал живот.

— О, Эвелин, доброе утро! — радушно поприветствовал меня отец и кивнул на стул по левую руку от себя.

— Ваше Высочество, — Фарраль привстал со своего места и, склонив голову, снова сел, возвращая все внимание еде.