Сразу за входом небольшой навес. За прилавком разбитной малый моих лет. Гора пирожков и бочонок с чем-то. Надо бы присмотреться, что почём. Тем более что ни ценников, ни меню какого-никакого нет. Смотрю, мужик берёт три пирожка, подаёт какой-то медяк, да ещё и сдачу получает.

Достаю Никину мелочь. Из меди самый крупный здесь пятак, это я и раньше знал. Его и подаю.

– Каких тебе пирогов-то, барин?

– А какие есть?

– А любые – с требухой, с картошкой, с грибами солёными.

– Ну и дайте всех по одному.

– Ишь ты, дайте, на вы мне говорит. Откуда такой взялся? Неужто из столицы какой?

– А с чего Вы взяли?

– Да только там скубенты всякие с простым народом так разговаривают. И с чего бы? А здесь мне так, почитай, впервые сказали. Ну ладно, вот Вам, барин, с пятака три копейки сдачи и четвёртый пирог впридачу. Они у меня на копейку пара!

Сейчас сыт буду. Сяду на обрыве в траву и спокойно поем. Выхожу под арку, перехожу дорогу, спускаюсь вниз, где утром дремал. Сажусь. В руке уже три пирожка, один дожёвываю. Так и не понял с чем. Значит, здорово голоден. Со студенческих времён такого не было.

Остальные ем медленнее. Чувствую и требуху, и всё остальное. Надо бы запить. Может, «Бендтъ» открылся?

Подхожу. Окошко открыто. За стакан минеральной воды взяли три копейки. Ничего себе, четыре пирожка и то дешевле оказались!

Вот теперь можно и пройтись не спеша. Сколько у меня в запасе? Ого, ещё полтора часа. Далеко уходить нет смысла, а по кварталу-другому да около пристаней вполне можно прогуляться.

Галерея Мучных рядов вдоль Красной пока ещё цела. Конечно, не Гостиный в Питере, а всё равно красиво. Лавки, народ толпится. Обживусь, надо будет посмотреть, кто чем торгует. Просто интересно. Да и кто знает, как здесь жить придётся. Бомжевать и побираться явно не буду, не тот характер. Значит, придётся как-нибудь зарабатывать на жизнь. Это если здесь надолго задержусь. А как надолго? Ника почти год здесь, устроился. Пока непонятно, он домой уже хочет или ему здесь ещё интересно. А может, вполне благоденствует и никуда отсюда не собирается?

Непохоже. В голосе что-то чувствуется. Тоска не тоска, но что-то было. А ведь он только начало своё здесь рассказал, первые полдня. Но как он в гимназию попал – и не в приготовительный класс? Наверняка класс шестой-седьмой, если по возрасту. Не по своему же паспорту учится! Да и паспорта в девятнадцатом веке явно не в четырнадцать лет выдавали. И потом, он ещё ребёнок, хоть и хорохорится. Юридически ребёнок. И в гимназию его должны были устраивать родители или кто-то в этом роде. Ну не могли принять ни в какую гимназию паренька с улицы безо всяких документов! Разве что в годы войны какой или смуты, когда трупы на дорогах и толпы голодных сирот. Так тогда не до гимназий, хоть в приют, чтобы с голоду не умереть. И фамилию бы с его слов записали. А тут вполне благополучное время и невесть откуда свалившийся в него мальчик. Да, умный, да, знающий то, о чём здесь и не подозревают. Но эти знания он никому предъявить не может! В лучшем случае за фантазёра сочтут. Впрочем, это всё потом. Сначала, как пишут в шпионских романах, легализация. Значит, должно быть какое-никакое свидетельство о рождении, или как оно здесь называется – метрика? А если класс не первый, что очевидно, то какие-нибудь бумаги хотя бы из другой гимназии. Опять же плата за обучение. Если он застрял у этого Стёпки, то на правах крестьянского сына. Конечно, с середины девятнадцатого века сословные грани понемногу уже стирались, вчерашние крепостные миллионщиками становились, дети их в университетах учились, но здесь-то подросток пятнадцати неполных лет без каких бы то ни было связей. Благодетель нашёлся?

А может, резидент наш какой здесь внедрён? Живёт этаким купчиком и всех иновремёнцев принимает – вот и слово само собой придумалось. Нику в гимназию устроил, да так, что он и сам не понял. Думает, случайно повезло. И меня в половине второго сразу проводит куда надо, там зарегистрируют чин чином, документы уже готовы. Ника по дороге в гимназию на явочную квартиру забежал, о моём прибытии доложил. А резидент ФИО по своим каналам запросил или сам придумал – какая разница… И все слова Ники насчёт никто здесь просто так. Пошутить-попугать? Задание получу. Ту же книгу писать, идея которой в голове. Может, потому я и попал сюда? Тогда и у Ники какая-то фантазия была. Интересно, какая?

Или кто диссертацию по гимназическому образованию пишет? Эксперимент организовал, Нику внедрил… С его согласия или без? Хотя его согласия мало, родители есть. Впрочем, ежели, допустим, мать собралась защищаться, тогда проще.

Однако я вроде бы запутался – эта логическая цепочка закольцевалась. Если я здесь неслучайно, хотя думаю, что случайно, тогда Ника тоже неслучайно, хотя по его словам похоже, что случайно. Или он такой хороший актёр?

Ладно, сам расскажет, не выдержит. Может, начитавшись детективов, сейчас думает, что меня к нему для связи прислали (хотя сам я такое почти не читаю, но что-то подобное выстроилось). Наверное, на уроке ёрзает, шило в скамье, минуты считает. Пойду посмотрю перевоз.

Спускаюсь по Купеческому. Причал. Подходит баржа на буксире. Похоже, это и есть паром. Сходит-заходит публика. Самая разная. Может, и мне на тот берег отправиться да этим же рейсом и обратно вернуться? На город без новой биржи посмотреть.

Будка на причале. Передо мной мужик платит за двоих три копейки без сдачи. Ясно, даю две, получаю полкопейки назад. Стало быть, переправа, если не путаю, за три гроша. Становлюсь персонажем трёхгрошовой оперы? Или три гроша надежды? На что?

Баржа отваливает. Смотрю на публику. Бабы с гремящими бидонами. Молоко продали, домой возвращаются. Есть люди и почище – похоже, дачники. Конец мая, видимо, сезон начинается. Всем туда-сюда надо. И я со своим неопределённым настоящим и ещё менее определённым будущим. То ли прогрессор-регрессор по-стругацки непонятный, то ли ещё кто. А главное – бабочек не давить.

Рядом слева молочницы стоят. Что постарше, тараторит:

– Чего молоко в город было возить, всё дачники разбирали. А тут Марья Сергеевна возьми и откажись!

– А почему вдруг? Она четверых своих на лето привезла да двух племянников, молока-то много надо.

– Вот и я о том же говорю! А что получилось? У меня летом в каждом бидоне большом лягушка сидит – молоко дольше не киснет. И ничего в этом особенного – и мать моя, и бабка так делали.

– Ну да, и у меня так же.

– Вот-вот. А тут понесла ей молоко, а лягушку вытащить забыла. Уж как забыла, ума не приложу. Молоко переливаю, а она возьми да и прыгни! Что тут было! Плач, крики! Не будем, говорит, больше вашего молока пить. А я говорю, Марья Сергеевна, голубушка, не бойтесь Вы, у меня завсегда лягушки в молоке были, не киснет оно так. Нет, говорит, не знала – и не знала. А теперь не могу. Вот и пришлось в город везти. Полдня потеряла. Надо завтра новых дачников искать. Каждый день не наездишься.

– Да уж, капризные эти городские. Но что делать?

Лягушка в молоке – кто-то мне рассказывал это раньше. Да сестра бабушкиной соседки, которая всю жизнь в деревне прожила и сама так молоко хранила. Холодильников не было, если в колодец бидон спускать, то только в свой. И чтобы вода в молоко не попала. С лягушкой проще.

Смотрю вправо. Два мужика обсуждают цены на доски для флигеля. То ли себе, то ли подрядились кому-нибудь построить. Разговор как разговор. Лесу на восемь восемьдесят пять, гвоздей на пятьдесят копеек, кровельщику за работу семь восемьдесят, ещё что-то. И всего за флигель шестьсот рублей. Много или мало – кто ж его знает…

Впереди берег. Справа к Шексне знаменитая усадьба – по открыткам помню. Жаль всё же, что в истории города копался, открытки рассматривал – сейчас было бы всё внове. Гуляй по городу и открытия делай. А тут ходишь да старые виды вспоминаешь.