– Ао-андон появляется ближе к утру, когда окончится последняя история и будет потушена лампа. И если он придет, то история, рассказанная последней, может случиться на самом деле, – шепотом сообщил Забияки. – Вот бы хоть раз посмотреть на настоящего ао-андона!..

На миг Лёлька увидела не самурая, принципиального и невозмутимого, а мальчишку, который когда-то с братьями пытался вызвать рогатого нечистика, рассказывая друг другу страшилки ночью при свете синего фонаря. Казалось, Чаёку посетила та же мысль, потому что глаза ее скосились в сторону молодого самурая, а на щеках появились ямочки от рвущейся на волю улыбки.

Ярик подвинулся к сестре вплотную и даже крепко взял ее за руку, но глаза его возбужденно горели. Новые сказки – что может быть лучше!

Сколько было рассказано страшилок, Ивановичи сбились со счета. Конечно, Лёлька пыталась отмечать каждую историю угольком на полу. Но когда во время истории про принцессу-оборотня и нопэрапона под ветром хлопнула ставня и Ярик подпрыгнул так, что уронил сестру, вся ее статистика оказалась стерта, и теперь оставалось только гадать, восемьдесят рассказов они услышали и поведали, или все сто.

Как бы то ни было, к тому времени, когда синий язычок ночника почти угас, никто не присоединился к их тесной компании – ни с синей кожей, ни с обычной.

К концу игры Тихон, внимательно слушавший все рассказы, зевал во весь рот, его примеру следовал Яр, Чаёку деликатно прятала зевки за веером, глаза Отоваро и Забияки стали еще уже, а Лёлькины от них почти не отставали.

– Ну что, последняя история – и по кроватям? – предложил Иканай, закончив рассказ о мальчике-растеряхе и ожившем зонте его прадедушки.

– Ваша очередь, Ори-сан, – улыбнулась дайёнкю.

Повествование учителя было почти не страшным и даже забавным, и девочке, наслушавшейся и нарассказывавшейся за вечер страшилок, пугалок, намекалок, заикалок и прочих жутиков на десять лет вперед, не хотелось снова к ним возвращаться. Припоминая что-нибудь похожее на рассказ Иканая, Лёлька порылась в памяти – и улыбнулась. Сказка, придуманная родителями, костейскими правителями и их гвардейцами когда готовились к празднованию первого дня Медведя после освобождения от царя Костея! То, что надо! Немного фантазии, сдобренной свежими впечатлениями – и байка про дурня, перепутавшего поручения, и животину, от него разбежавшуюся, обернулась рассказом о заколдованном доме чародея, в который залез вор.

– …а табуретка у входа как даст ему пенделя на прощание – только через порог кувырком перелетел! А дверь ему створкой еще и добавила, так что летел он-кувыркался по лестнице до самого крыльца, а там вскочил – и ноги в руки! А голова кабанья над перекладиной вслед рычала: "Дайте его мне сюда! Запорю клыками! Изорву зубами!" И зарекся он воровать с тех пор. У волшебников. На целую неделю, – закончила Лёка под смех гостей и брата. И таким теплым показался этот вечер, несмотря на распахнутое настежь окно, таким уютным, что даже густые, как новые чернила, тени по углам и быстро гаснущий свет волшебного светильника не могли омрачить радостное чувство зарождающейся дружбы.

Распрощавшись, гости разошлись: Чаёку и учитель по домам, а Забияки – в коридор на пост, еле согласившись задвинуть засов, как было положено по приказу. Ивановичи, уставшие, но довольные, посмотрели на стол-стулья-подоконник, заставленные посудой и несъедобными остатками пира, махнули руками и завалились спать: убирать со стола сил и желания не было, а служанки были отпущены до утра еще засветло. Лёлька обнялась с Тихоном, повернулась на бок, и не успела перекинуться с братом и несколькими словами, как сон сморил ее, унося в царство грез, где они с Отоваро, Чаёку и Забияки дома играли в прятки в дворцовом саду, находили друг друга, смеялись, и снова прятались, а потом в салочки, и водить пришлось Лёльке, и она носилась за друзьями, перескакивая через фонтаны, ограды и деревья, а когда перепрыгивала через беседку, догоняя Ярика, то споткнулась, упала… и проснулась.

Свет лунного осколка – бледного и острого как серп – проникал через открытое окно, деля мир на черное и серое. А на подоконнике, четкий, как занесенный меч, вырисовывался силуэт приготовившегося к прыжку человека.

Девочка расширила глаза, не зная, кричать ей, или он просто мимо проходил – но остановиться на каком-либо курсе действий она не успела. Мягко, как кошка, человек в черном спрыгнул в комнату. В лунном свете в руке его блеснул длинный нож… и в ту же секунду в воздухе что-то просвистело, устремляясь к нему. Неизвестный взмахнул ножом, отбивая снаряд, но с пола тут же взвились другие. Взмах, снова взмах, атакующие предметы, отбитые, полетели в разные стороны – но не все. Пропущенные вамаясьцем врезались в него со звуком погремушек, испытываемых на прочность особо вредным младенцем. Отброшенные тоже возвращались и злопамятно набрасывались на него с утроенной силой и скоростью. После десятого пропущенного удара отточенные движения незнакомца превратились в бессвязные подергивания неудачника, наступившего на гнездо шершней, а тарахтение нападавших слилось в один радостный перебряк. Лёлька нахмурилась, соображая – и прыснула. Это же ее пирожки!

Он развернулся, силясь отбить новые удары, попятился – и грохнулся от подножки, роняя оружие. Стол занес для пинка вторую ножку – и реализовал пенальти со смачным шмяком по пятой точке незваного гостя. Посланный в полет неизвестный приземлился грудью на сиденье стула. Голова его, как кукушка из часов, высунулась с другой стороны спинки, и тут же на макушку, плотоядно хлюпнув, наделся котелок, всё еще полный фигового компота. По замотанной черной тряпицей физиономии посетителя поползла густая синяя жижа.

– Ао-андон пришел! – расхохоталась Лёлька. Гость дернулся – то ли в испуге, то ли в гневе – и блюдо, лебедем поднявшееся с подоконника, огрело визитера по котелку. Под погребальный звон посудины неизвестный сверкнул белками глаз, заводимых под лоб – и обмяк.

– Ага, уконтрапупили! Кто к нам с ножом придет – от подноса погибнет! – девочка, торжествуя, подпрыгнула на кровати – и только теперь услышала испуганный голос Яра, вопрошавший "Что происходит? Что случилось?", яростный грохот у двери с той стороны – словно кто-то не мог вытянуть засов, и мелкий дребезжащий смешок, исходивший из самого темного угла комнаты. Приглядевшись, Лёлька различила белое кимоно, длинные черные волосы и синее лицо.

– Давненько я так не смеялся, – оскалил синелицый острые черные зубы.

– Ао… адон… – вытаращила Лёлька глаза. Ёкай хихикнул в ответ, помахал когтистой рукой – и растаял.

В тот же миг засов с грохотом рухнул на пол, дверь распахнулась, рассеивая тьму светом фонаря, и в комнату с мечами наголо ворвался Забияки.

– Где они?!

– Ао-адон пропал, а вор – вон лежит! – Лёка подскочила, обвиняюще тыкая пальцем в щуплую неподвижную фигуру, застрявшую в спинке стула.

– Кто пропал?! – Хибару вытаращил глаза.

– Кто лежит?! – скатился с кровати Ярик.

– Что вы с ним сделали?!

– Это не мы! Это ао-адон! Мы всё-таки вызвали его! И он разыграл последнюю рассказанную историю! – едва не хлопая в ладоши от восторга, затараторила княжна. Встревоженное выражение лица самурая сменилось досадой обманутого мальчишки – но может, это лишь показалось, потому что в следующую секунду брови вамаясьца озабоченно сошлись к переносице.

– Кто это, Забияки-сан? – спросил мальчик, зажигая фонарь. – Вор?

– Это не вор, Яри-сан, – засунув один из мечей за пояс, Хибару осторожно обошел незваного гостя.

– А кто тогда? – княжич двинулся к неизвестному, но самурай вежливым и твердым жестом преградил ему дорогу.

– Буси, не подходите! Он может быть опасен даже теперь!

– Да кто он такой?!

– Видите, он в черном. Обратите внимание на покрой его одежды… закрытое лицо… Это ниндзя.

– Кто?..

– Ниндзя – ученики ямабуси. Наемные убийцы знатных домов.

– Жили с ямабуси… два веселых буси… один ниндзя, другой тоже… на ворон похожи… – неожиданно пропел Ярик.