Тот неуверенно пожал плечами:

– Ну… я думал про его слова… и пришел к выводу… что если я пока не витязь…

– Когда настанет пора им быть – будет поздно! – апокалиптически предрекла княжна. Ярик стушевался. Немного помявшись, он уточнил:

– А что мы будем там, в темноте, делать?

– В прятки играть, – шелковым голоском сообщила княжна. – На компот и пять пирожков с вишневым повидлом.

– Чур, ты галишь! – при звуке этих волшебных слов испуг как корова языком слизнула.

– Придется, – с разочарованием, искренним, как слезы крокодила, вздохнула она, завела Ярика в коридор, встала лицом к стене и навалилась на скрещенные руки:

– Я считаю до пяти… не могу до десяти… Раз-два-три-четыре-пять… сорок пять и двадцать пять… десять-девять-восемь-семь… Щас пойду искать совсем… Тридцать восемь и семнадцать… ноги в руки – и ховаться…

Шлепанье босых ног понеслось в темноту коридора и быстро стихло. "В какую-нибудь лап… ламб… лампо…латорию нырнул", – подумала коварная княжна, не переставая считать. – "Только бы ничего там не трогал. А то превратится в жабу или ворону, и от мамы потом влетит по первое число. И ладно бы, если б ему…"

– …А кого потом найду… по макушке нададу! У меня в кармане вата – я иду не виновата! – угрожающе закончила она считалку, выдохнула, осмотрела коридор – не видно ли брата и, удовлетворенная результатом наблюдения[13], на цыпочках покралась вниз, туда, где пыхали вспышки, гремел гром и воняли вонючки. Она ведь была человеком не только любопытным, но и здравомыслящим, а любому здравомыслящему было понятно, что если совсем недолго тихонечко поглядеть из-за угла, то хуже никому не будет.

Прижимаясь к перилам – на всякий случай, чтобы если что, мигом рвануть в безопасность верхних этажей – княжна спустилась сперва на один пролет… потом на второй… Ничего интересного или хотя бы страшного, как назло, вокруг упорно не случалось, и уже на третьем пролете красться ей надоело. Выпрямившись во весь рост, она оседлала перила, оттолкнулась от балюстрады пятками и покатилась – только одеяло развевалось за плечами.

Вот этаж, на котором они своротили доспехи… А вот и тот самый шлем. Соскочивши, Лёлька осторожно приблизилась к нему, присела на корточки, и подозрительно обозрела со всех сторон, не прикасаясь – на всякий случай. Но мятая железяка, грустно валявшаяся в углу, ничуть не походила на причину всего этого тибидоха, и разочарованная княжна снова взгромоздилась на перила и поехала дальше.

"Дальше" кончилось быстро и без предупреждения. Секунду назад она скользила по гладкому мрамору как по горке, и вдруг из коридора справа пыхнуло багровым – и лестничная клетка беззвучно посыпалась вниз, точно песок сквозь пальцы. Лёлька взвизгнула, вцепилась в огрызок своего монорельса, кончавшийся теперь в трех ладонях от нее оплавленным сломом, оплела его ногами – и с ужасом увидела, как камень под ней стал бледнеть и таять. Она соскочила на ступеньки – бежать, спасаться! – но стоило ногам коснуться мрамора, как пропали и они. Под ней, как зубами, зияла обломками камня черная пропасть. Лёлька завизжала, ожидая падения и неминучей гибели… и вдруг поняла, что воздух, на котором она распласталась, какой-то жутко неудобный… чтобы не сказать, неровный… кочковатый, даже можно выразиться… и чрезвычайно твердый.

Жмурясь что есть сил, чтобы не видеть жуткую бездну внизу, она вытянула руку и боязливо ощупала окрестности. Что-то холодное… гладкое… как… как…

Она набралась смелости и постучала по воздуху, на котором лежала, согнутым пальцем. Потом – кулаком.

Точно. Как мрамор.

Это не пропасть! Это лестница стала невидимой!

Ухмыляясь во весь рот, Лёлька встала, притопнула, подпрыгнула… "Воздух" держался.

– У-у-у-у-у! Я лечу-у-у-у! Я орел Зоркий Глаз, выхожу на охоту! Улиткой буду я, не воробьем-м! Не гвоздём-м! Молотком-м-м! Да, молотко-о-ом! О-о-о-ом! – загудела она, покачивая в такт популярной леваррской песне растопыренными руками и задевая пальцами то об стену, то о перила. Но скоро полет на одном месте[14] надоел, слова, недорасслышанные и недоученные, а от того казавшиеся теперь более чем слегка дурацкими, стали повторяться, и осторожно нащупывая ногами невидимые ступеньки, княжна двинулась вниз.

На третьем шаге из притихшего было пролета шибануло жаром, пыхнуло зелено-оранжевым, и оглушило эпически-какофоническим бряком, словно обрушилась жестяная башня высотой с Шоколадные горы. Из коридора этажом ниже вылетел комок то ли спагетти, то ли земляных червяков, ударился о стену, превратился в клубок шерсти и через несколько секунд растекся волосатой лужей, из которой выпрыгнула пушистая розовая лягушка размером с кошку. Лёська восторженно ухнула и кинулась к ней – благо, лестница передумала быть прозрачной. Схватив испуганное земнолужное, она замотала его в одеяло и сунула подмышку, на ходу прикидывая, кто придет в больший восторг, обнаружив такое чудо у себя в постели или в шапке[15], и придется ли трофей возвращать, если Адалет или дядя Агафон его хватятся.

При мысли о хозяевах княжна насупилась. Всегда этим волшебникам надо делать самое интересное, когда никто не видит! Ну вот жалко было им, что ли, погреметь и помигать, пока гости еще спать не легли! И вообще, все взрослые такие: самое интересное творят, когда отправят детей в кровать! На этой сердитой ноте Лёка решила из вредности не показываться чародеям, пока не рассмотрит, чем таким увлекательным они занимаются, чтобы было, чем перед Ярькой потом похвастаться.

Мысль о брате заставила ее покраснеть: сидит, бедняга, сейчас в какой-нибудь комнате в потемках, ждет, пока она его найдет… Но совесть промучила ее недолго. Сказав себе, что он – трус, что увидев под собой вместо лестницы пропасть он уже вопил бы так, что весь замок переполошил и всё сразу же мигать бы перестало, и что в надежной темной комнате ему будет лучше, княжна вступила в открывшийся перед ней коридор.

И замерла.

От коридора – каким она его помнила – не осталось почти ничего. Колючие грязно-зеленые наросты свисали с потолка местами до пола. Стены покрывала серая слизь в черных волдырях. Двери комнат были расколоты или висели на одной петле, обугленные, ощетинившиеся щепками, словно их грыз дракон. Пол усеивали осколки камня – то острые, словно специально заточенные, то оплавленные, то округлые, будто галька на берегу моря. Конец коридора застилал черный дым. Пахло жареным.

– Ну ничего себе они ночью иск…перементики проводят! – потрясённо присвистнула Лёлька, и тут же с потолка перед самым ее носом грохнулся сталактит и рассыпался десятками стальных шариков. Боязливо поглядывая теперь не только вверх-вбок, но и под ноги, и тихо радуясь, что успела попасть ногами в тапочки при побеге из детской, девочка поплотнее притиснула к себе лягушку, словно кто-то из них мог кого-то защитить и, почти прижимаясь к стене[16], двинулась вперед.

Несколько метров – и она неожиданно оказалась перед дымом. Или это дым оказался перед ней? Лёка остановилась, прищурилась на косяк ближайшей от черных клубов двери, засекая положение. Показалось ей, или дым действительно… действительно… Действительно, дым двигался прямо на нее! Неспешно поглощая коридор, он странно ровной стеной приближался к ней, издавая самые неожиданные звуки и запахи. Лёлька потянула носом, сморщилась и попятилась. Ну уж нет. Нюхать протухшую жареную селедку или горелую перину под аккомпанемент ящика гвоздей, рисующих по стеклу, она не собиралась. В конце концов, есть и другие коридоры, поароматнее и поблагозвучнее, в которых тоже наверняка отыщется что-нибудь интересное. Но не успела она развернуться, как дым пропал. Вместе с захваченным им коридором. Секунда – и на месте дымной стены тихо открылся провал.