Нет, я не стыжусь этого даже после того, что узнала о художнике. Со мной он был другим. Возможно, потому что спас, и с того момента чувствовал себя моим покровителем. Неважно, главное, Руслан Георгиевич был способен на светлые чувства.

Никакого снобизма ни при мне, ни со мной. Хотя мне и не приходилось видеть его взаимодействие с кем-то ещё, кроме моей семьи.

Я вздыхаю. Ощущение тревоги не только не отпускает, но становится острее. Не знаю, что дальше скажет Стас, но это точно не улучшит ситуацию.

— Я не думаю, что готова, но мне надо знать, — заставляю себя решиться я. — Что произошло восемнадцать лет назад?

— Пожар был вызван неудачным выбором главной трубы, согревающей дом. Упускать такое в деревянных постройках — роковая ошибка. Но с этим я разобрался позже, тогда меня застало врасплох.

Ещё бы, ему ведь было десять. Странно было бы разобраться сразу.

Я вдруг понимаю, что он ни разу не говорил о себе, как о ребёнке. Да и что за детство у него могло быть? Даже с такой любящей матерью.

— Я мало что помню, — зачем-то говорю. Наверное, просто, чтобы что-то сказать.

— Наш общий знакомый художник — натура увлекающаяся. Рисовать тебя ему было куда интереснее, чем соизволить проверять камин. Вы были в комнате, наиболее далёкой от очага возгорания. Мы с мамой тогда работали в саду. Когда вернулись в дом, было уже поздновато что-то предпринимать. До приезда пожарных она пыталась потушить пожар, но художник не помогал, продолжал рисовать. По умолчанию считал, что она обязана всё уладить и сделает это. Пока здание не начало рушиться. В доме два выхода — основной для хозяина и гостей, чёрный — для прислуги. Основной был намного ближе всем нам. Вы были в главной комнате, где он как раз располагался. Мы с мамой — через одну от неё. Здание разваливалось, и было неплохо завалено возле основного входа. Пока мы пытались бороться с пожаром, художник передвинул весь этот завал так, что загородил нам вход в главную комнату, откуда быстрее было бы добраться до улицы.

Сердце сжимается так, что физически отдаётся болью. Я едва дышу. Кухня плывёт перед глазами.

Сверхъестественными усилиями разума я всё-таки прихожу в себя. Видимо, Стасу тоже понадобилось время — он молчит, всё так же глядя в окно.

Я ещё раз прокручиваю его слова в голове.

Наверное, моя мама тогда не стала поднимать панику, видя спокойствие хозяина дома. Да и что могла сделать? Похоже, пожар разгорался неравномерно.

Я глотаю комок в горле. В голове проносится более чёткое воспоминание того дня, заглушая все предположения. Тогда, восемнадцать лет назад, Стас выглянул поверх обломков, загораживающих проход. Именно в этот момент мы и пересеклись взглядами. Я была на руках художника, несущего меня к выходу, пока мальчик оценивал шансы выбраться из завала к двери на улицу. И где-то в этот момент Стаса окликнула его ослабевшая мать.

Я знаю, чем окончится эта история. В глубине души тяжёлым комом поселяется непобедимое предчувствие.

— Я проверил, насколько вместительное отверстие для нашего с мамой выхода наружу. Время шло на секунды. Она не пролезла бы. Я не успел бы разгрести завал, не было столько сил. Даже с её помощью. Она окликнула меня и попросила выбраться одному. Я не стал и побежал к окну. Не самое удачное решение, но экстренная мера. Пластик не бьётся. Мама слишком надышалась гарью. Мне не хватило времени. Я вынес труп, и сам был почти им.

Сказав эти страшные слова так же непроницаемо, Стас снова отпивает глоток вина. Морщится, словно оно вдруг стало горьким.

— Потом — больница и детдом. Даже на её похороны не попал.

По крайней мере, больницу ему явно вызвал художник. Хоть не настолько был жесток. И похоронил мать Стаса тоже явно он. Кому ещё?

Решив так, я испытываю небольшое облегчение. Возможно, Руслан Георгиевич даже чувствовал вину. С ним было не всё потеряно.

Только вот мать Стаса уже не вернуть…

— Мне очень жаль, — искренне говорю я дрожащим от переполняющих эмоций голосом. — Наше спасение не должно было стоить жизни твоей матери.

Но ведь, несмотря ни на что, это не моя вина. Я напоминаю себе, что была ребёнком и на что не могла повлиять.

— Я знаю, что тебе вправду жаль, — вдруг соглашается Стас. — Это было его решение. Вряд ли он вообще считал прислугу людьми, чтобы с нами считаться. Ты тут не при чём.

Неожиданные слова. Разве он не возненавидел меня тогда и не планировал дальнейшую месть?

Я вспоминаю, как в тот злосчастный аукцион Стас сказал, что не держит прислуги. Хотя он-то уж точно мог бы, ведь стал намного богаче и влиятельнее художника.

Видимо, это принцип. Сформировавшийся с детства.

— Тогда почему ты изводил меня? — я решаюсь спросить прямо.

— Хотел, чтобы ты меня ненавидела.

Я нервно улыбаюсь. Делаю новый глоток для успокоения.

Почему-то начатая сейчас тема воспринимается ничуть не легче, чем разговор о давней трагедии. Волнение то же, чувства — смешанные.

— Странное желание, — говорю я, перебивая мысли голосом.

Не хочу погружаться в себя. Лучше послушать его.

— Попробую объяснить. Когда мне исполнилось восемнадцать, я получил самостоятельную жизнь и квартиру от государства. И тут же взялся за бизнес, который успел хорошо изучить. Он обещал перспективы, и я не прогадал с выбором. Упорная работа дала мне в двадцать три всё, что у меня есть сейчас. В дополнительной прибыли я не нуждаюсь, а потому почти весь поступающий мне заработок распределяю то в малоимущие семьи, то в укрепление нужных мне связей.

— Да, я слышала про твои связи, — встреваю, вспомнив слова Дарьи Михайловны.

Интересно, почему Стас рассказывает настолько подробно, возвращаясь в прошлое? Хочет выговориться? Или сознательно тянет, прежде чем перейти к самому сложному?

— Трагедия детства не выходила из моей головы. Ты — тоже. Мои агенты разыскали тебя, и вскоре я знал о тебе почти всё, что ты позволяла узнать кому-либо.

Вот так просто и неожиданно он говорит то, что буквально выбивает пол из-под ног. Хотя вряд ли это было так уж неожиданно — что-то подобное я могла предположить.

Стас разворачивается, смотрит на меня. Но я не отвечаю ему взглядом.

— Они следили за мной? — еле слышно уточняю.

— Для получения информации в этом не было нужды, — словно не заметив моего смятения, продолжает прямо говорить он. — Но я был на вручение аттестатов в твоей школе. И на твоей первой конференции. Твоя фирма — франшиза одного из моих активов. Одна из самых внушительных по сумме моих покупок. Я не знаю, зачем я всё это делал. Не то чтобы я винил тебя в случившемся… Это была какая-то одержимость.

Он говорит безжалостно, но скорее по отношению к себе.

Не знаю, как реагировать на такую исповедь. Я даже не мог понять, что чувствую сейчас. Множество ярких и противоречивых эмоций вместе вызывают какой-то сумбур в голове.

Я просто раздумываю над его словами. Вспоминаю памятные моменты своей жизни, о которых он упомянул.

Я не видела его там. Хотя я тогда не обращала внимания ни на кого из присутствующих — так было проще справиться с волнением. Неудивительно, что не заметила его.

C этим ладно. Да и то, что Стас — фактически владелец моей фирмы хотя бы объясняет, почему он так быстро разобрался с моим проектом.

Но другие его слова… Он практически жил моей жизнью, стремился стать неотъемлемой частью. Ещё до знакомства. Одержимость? Разве можно было настолько увлечься посторонним человеком?

Безумие какое-то.

Я вдруг понимаю, что он говорил в прошедшем времени. Готов поставить точку?..

— Возможно, я хотел понять, стала ли ты достойна спасения больше, чем моя мать. А возможно, просто не мог избавиться от тебя во мне, — рассуждает Стас, не зная, как быстро забилось моё сердце, когда он снова заговорил. — Я слышал, что ты копила деньги, но не знал, на что. Мои агенты упоминали, что ты была дружна с художником, но не более того. На аукцион я пошёл в первую очередь из-за его фамилии. Странный порыв. Я ненавидел его, но теперь мне всё равно. Увидев тебя там, я понял, что тебе нужно. И не смог удержаться. Игра началась.