Следующий парень на флаере напоминал модель показов мод или журналов, наполненных селебрити. Ему я дала не больше двадцати пяти. Длинные светлые волосы актера струились по плечам, губы были сложены в тонкую линию, а томный взгляд пленил не хуже приворотного зелья. Но, в отличие от всех остальных, он слегка улыбался. Хотя нет, это нельзя было назвать улыбкой – скорее ее тень, случайно запечатленная фотоаппаратом.
И только крайний, шестой актер, не вызвал никаких эмоций. Обычный юноша. Без изюминок, загадок и тайн. У него были красиво уложенные темно-каштановые волосы, гладковыбритая кожа, точеное лицо, близко посаженные глаза и густые брови. Если первый актер напугал, второй насмешил, остальные показались загадочными, то шестого я приняла как данность. Я не задержала на нем взгляда.
Перевернув флаер, я узнала, как их зовут. Орсон Блек, Чарли Уилсон, близнецы Деймон и Отис Фишеры, Дэвид Мосс и Том Харт. Имена были в той же последовательности, что и фигуры на передней стороне рекламного буклета. Тогда я еще не знала, что имена актеров – формальность. Между собой они пользовались прозвищами. И прозвища их были клеймом и родословной.
Снова развернув флаер лицевой стороной, мой взгляд зацепился за татуировки, которые мужчины гордо демонстрировали публике. И снова я почувствовала подступающую тошноту. Неприятное чувство зародилось в желудке и начало подниматься все выше и выше, подбираясь к горлу. Я поморщилась и отложила флаер.
Театр «GRIM». Теперь я знала, что находилось в здании, которое пять лет притягивало меня к себе, когда я проходила мимо него на работу. Темно-серое, в стиле барокко, с вытянутыми окнами, неизменно зашторенными темной тканью, оно всегда завораживало. Это была отдельная постройка, а не сцепленная с другими зданиями для экономии места. Театр «GRIM» был свободен от других домов. Вокруг него зияла непривычная для Пикадилли пустота.
Каждый день на протяжении пяти лет я заглядывала в окна театра, надеясь кого-нибудь увидеть по ту сторону тонкого стекла, но раз за разом натыкалась на черное полотно, которое служило непроницаемой занавеской. С самого первого дня я думала о том, почему здание всегда пустует. Не заброшенное, но вместе с тем нелюдимое. Никаких табличек и баннеров. Пустота.
Только узнав про существование «GRIM’а», стало понятно – оказывается, в здании «жил» гастролирующий театр. Казалось странным, что директор труппы не сдавал помещение во время разъездов другим творческим коллективам, будто бы его метражи – собственность труппы.
«Я хочу о вас написать. Но что? Ваш приезд – не эксклюзив, о нем точно уже рассказали информационные агентства», – думала я, вертя в руках флаер – грязный, мятый. Ему было место в мусорке, а я все никак не могла его отпустить.
Я встала с дивана, подошла к письменному столу и, открыв со скрипом шкафчик, убрала в него флаер. Потом села на стул и открыла старый, потрепанный временем ноутбук. Зашумев, как стиральная машина, он начал загружаться.
Пискнул телефон. Джейн прислала сообщение.
«Ну как, уже прорабатываешь мою идею про образование? Я нашла героя для интервью. Друг моего младшего брата ходил на митинг, он не из стеснительных, может рассказать что-нибудь острое и интересное».
– То ничего, то сразу все, – горько усмехнулась я, читая сообщение.
Выбирая тему для статьи, я понимала – мне нельзя промахнуться. У меня был всего лишь один шанс попасть в «Таймс». Ошибись я с темой и героем, мои мечты о работе умерли бы, не сделав даже вздоха.
Но на сообщение Джейн я так и не ответила.
7
На Лондон опустилась ночь – она пробралась во все дома и комнаты, а я все сидела за ноутбуком, изучая легендарный театр мужчин. В «GRIM’е» не работали девушки. Казалось, выход на сцену им запрещен. Но вместе с тем прекрасный пол ждали в зрительском зале – все интервью актеров в сети так и кричали о том, что они жаждут женского зрителя; хотят слушать биения их сердец, громкие хлопки и томные вздохи.
– Почему в вашем театре нет женщин? – спрашивали один за другим журналисты разных стран.
– Их хватает в зрительном зале, – лукаво отвечали актеры.
Театр был популярен у девушек. Он манил их, как сильнодействующий афродизиак. Это не показалось необычным. Нет ничего удивительного в том, что девушки хотят смотреть на мужчин. И самое главное – на умных, талантливых мужчин. А актеры именно такими и казались.
Рецензии театральных интернет-изданий так и кричали о том, что «GRIM» – настоящее чудо 21 века. Утонченный, живой, эксцентричный, страстный и вдохновляющий. За вечер я прочитала ворох прилагательных о труппе, которую совсем недавно рассматривала на флаере. Зрители, критики – все кричали о том, что без «GRIM’а» театральное искусство потеряет почти все очарование. Громкие заявления так и сыпались со всех сторон, а я, сидя на стуле и отбивалась от них: еще чуть-чуть, и меня завалило бы по самое горло.
«Глядя на них, я думаю, что Станиславский6 жив. Они играют, как учил маэстро. Неизменная классика, которая, смешиваясь с видением современного человека, создает сильные и громкие работы. Художественный руководитель театра «GRIM» – гений и мастер», – прочитала я репортаж американского журналиста и глубоко вздохнула. Я не любила громкие высказывания и не доверяла им. Все громкое на самом деле ложно. Громкие слова – это игра. Даже если взять отношения в паре: первым уходит тот, кто в рупор голосил о своей любви.
Прочитав всю похвалу, я подумала:
– Я возьму интервью у одного из актеров «GRIM’а», а потом схожу на представление. Не удивят – напишу рецензию о гениальном театре, который, на самом-то деле, оказался простой самодеятельностью. Устрою настоящий разгром.
Довольная планом, я уже было хотела закрыть браузер, но вдруг взгляд зацепился за нелепый и смешной заголовок. Он вплыл из ниоткуда в строке: «Возможно, Вас это заинтересует».
«GRIM: история театра, который вырос из-под земли», – прочитала я и прыснула. Что за нелепость?
Но когда открыла ссылку, на меня начали сыпаться уже не похвальные прилагательные, а кое-что другое. Статья британского журналиста была написана в 70-х годах прошлого века. В интернет выложили фото из старой и потрепанной газеты. Статью нельзя было прочитать, не испортив себе зрение, поэтому я зацепилась только за несколько предложений, из которых узнала, что театр, как бы смешно это не звучало, правда появился из ниоткуда. У него не было инвесторов, поэтому никто не мог понять, откуда у директора столько денег на труппу, декорации, аренду помещения, длительные гастроли (иногда они не бывали в Лондоне, в своем доме, по десять лет). Профильное образование актеров также ставилось под вопрос – они не учились в университетах, не брали уроков у известных английских актеров. Журналист из 70-х не понимал: кто они и почему играют так, будто их наставником был сам Уильям Шекспир, Константин Станиславский и Михаил Чехов7 вместе взятые.
Но на заявления журналиста о странности этих явлений, полиция лишь отшучивалась.
«Вы ищите золото у больных и нищих стариков», – прокомментировал слова журналиста начальник британской полиции, думая, что его слова острые, как лезвие ножа.
Статья заканчивалась словами журналиста о том, что театр «GRIM» не чудо, как многие считают, а контора мошенников.
Я закрыла ссылку, выключила ноутбук и подошла к окну, приложив палец к нижней губе. Глядя на грязный квартал района, я решила для себя, что завтра же свяжусь с актером «GRIM’а» и предложу встретиться для интервью. Благодаря критическому замечанию журналиста из прошлого, я обрела несгибаемую уверенность, что, покопавшись в истории театра, найду золото. Но мне нужен был эксклюзив во всех смыслах. Я решила поговорить с актером, у которого еще ни разу не брали интервью. Прошарив весь интернет, все местные и зарубежные источники, я заметила, что тенью театра был только один человек – Том Харт, шестой актер на флаере, не примечательный юноша, который показался слишком посредственным, когда я впервые взглянула на него на бумажке.
