Представление началось.
Когда на сцену вышел Том, я с жадностью начала рассматривать его. В спектакле Харт играл молодого юношу, которому предстояло ухаживать за стариком. Высокий, с зализанными волосами, в круглых очках и в классическом костюме, Том выглядел необычно. Он играл бизнесмена, которому в жизни улыбалась удача чуть ли не из каждой подворотни и паба. Веселый, интересный парень. Даже без намека на тщеславие и недовольство жизнью. Персонаж Тома, несмотря на свое высокое положение, был рад помогать старику, и только грустил, когда тот раз за разом повторял, что помощь ему не нужна – из-за старости он даже забыл, что его на днях сбила машина. Трагикомедия в чистом виде.
Я почти не смотрела на старика. Мне было неинтересно, кто его играл – Барон, Ирландец или Деймон, второй близнец и брат Отиса. Вместо этого я рассматривала Тома, как картину в галерее, находя в его образе новые, незнакомые детали. Том очень сильно отличался от придуманного мною образа.
Том, который говорил со мной по телефону, и Том, которого я видела на сцене в роли, были два непохожих друг на друга человека. Если бы не было известно, что молодого бизнесмена играл Харт, я ни за что бы его не узнала. У него даже голос изменился, а не только внешность. Томный, глубокий, завораживающий, он касался открытых участков тела и вызывал стаю мурашек.
Том был высокий, среднего телосложения, и ему невероятно шел классический костюм. Актер выглядел статно. И все же я не увидела в его лице привлекательности, которая бы заставила мое сердце дрогнуть. Никакого намека на красоту. Совсем. Обычный британец, каких на улице сотни. Хотя девушка, которая сидела рядом со мной, явно думала иначе. Она постоянно вздыхала, когда Том смотрел в зал. Она была без ума от него. Подавив смешок (всегда весело наблюдать за влюбленными дурочками), я продолжила наслаждаться спектаклем. Актеры играли блестяще.
Постановка тоже заставила меня о многом задуматься. В ней было все: веселые, спокойные и даже драматичные сцены. Не обошлось и без напряженных моментов и философских высказываний, выстреленных в зал, как пули. Иногда я ловила себя на мысли, что не дышу.
Том не играл. Он жил ролью. Даже мысли парня принадлежали его герою. Только тогда я поняла, что имел в виду актер во время интервью, когда говорил про перевоплощения. Передо мной стоял не Том Харт, – молодой юноша-балабол – а солидный молодой бизнесмен.
«Мы не играем штампами, – вспомнила я слова Тома. – Ну, знаешь, схватиться за голову в порыве отчаяния или упасть на колени, проклиная весь мир. Мы показываем эмоции иначе. Выражение лица, вдох, поворот головы… взгляд! Можно выразить состояние героя по-своему. Вдохнуть в персонажа жизнь, а не показать очередную копию, каких на сценах миллионы. Многие актеры, играя по Чехову, выходят из тела во время спектакля и как бы смотрят на своих персонажей со стороны. А это всегда рождает новые, не конвейерные эмоции. Вот такой он – настоящий театр».
А следом я вспомнила другие слова Тома. Во время интервью он случайно сказал о внутреннем состоянии во время игры. Я не добавила это в лонгрид для «Таймс», но запомнила: «Это чувство испытывают двое по уши влюбленных друг в друга людей, когда остаются наедине в темной комнате, в которой единственная мебель – это кровать. Ощущение полета, радости, азарта».
Руки слегка вспотели, по спине пробежал холодок. На долю секунды мне стало некомфортно смотреть на Тома во время спектакля. А потом я снова оказалась во владении актерской игры и обо всем позабыла.
«Том, сам того не подозревая, подарил мне новый мир», – думала я, пропадая в спектакле.
А в конце пьесы, когда старик остался в щемящем душу одиночестве после всех препираний и разговоров с молодым бизнесменом (тот выплатил свой долг перед стариком и перестал к нему приезжать), во мне что-то сломалось. На глаза навернулись слезы от осознания, что старики мало кому нужны. Все забывают, что и люди преклонного возраста были молодыми и энергичными. Вот и судьба мистера Грина – смерть в одиночестве под размеренное тиканье настенных часов.
В зале послышались всхлипы. Даже я, не заметив этого, пустила горькую слезу, которая стала решающей в этот вечер. Актеры коснулись моего сердца, пробрались под мою кожу. Я влюбилась. Я так сильно влюбилась, что вдруг поняла: «Мне больно дышать». Грудь сдавливало в тиски при каждом вздохе. Театр превзошел все мои ожидания.
И когда артисты вышли на поклон, я грустно улыбнулась, вытирая слезы. Свет в зале резко вспыхнул. Девушки поднялись с мест, и мы с Джейн тоже. Боковым зрением я посмотрела на подругу: она громко аплодировала, а на ее щеке блестела дорожка от слез.
Актеры кланялись, а потом смотрели на девушек влюбленными глазами. Они одаривали улыбками каждую зрительницу. И вдруг взгляд Тома задержался на мне. Буквально на две секунды, но этого хватило, чтобы почувствовать внутри легкую панику. Но я не придала ей значения и продолжила аплодировать.
Кажется, я аплодировала громче всех. А когда занавес скрыл сцену от зрителей и я стала спускаться со второго ряда, у меня тряслись колени, и единственное, что мне хотелось сделать – обнять Тома и сказать ему: «Спасибо за труд». Постановка, в которой он играл, перевернула меня с ног на голову и обратно. После этой встряски я стала другим человеком. Это сродни мистическому перерождению души. Из театра выходила другая «Я». Всего за два с половиной часа я стала иной.
15
– Я в восторге! – воскликнула Джейн, когда мы вышли из здания театра. Погода на улице ухудшилась, но, казалось, мою подругу это мало заботило. Не обращая внимания на холодный ветер, она восторгалась спектаклем. Я шла рядом и поддерживала ее в этом. Представление, казалось, изменило нас обеих.
Мы попрощались в метро, и каждый сел на свою ветку. И пока я ехала домой, душу не покидало чувство благодарности. Хотелось говорить «спасибо» всему миру. Или хотя бы Тому.
Достав из кармана плаща сотовый телефон, я зашла на страничку актера в фейсбуке и написала ему короткое сообщение о том, что была в театре. Он ответил спустя пару секунд, будто бы ждал, когда же я напишу ему. Но он не сказал ни слова о том, что видел меня в зале. Может, не узнал. Все-таки фотографии людей в интернете – это не всегда правда. Скорее, копия. Иногда удачная, иногда нет.
Так получилось, что мы с Томом переписывались до глубокой ночи. Обсуждали театр, искусство; он немного рассказал о своей любви к «GRIM’у». Я спросила, кто играл старика. Оказалось, это был Ирландец. Что ж, я его не узнала. А уснула я в третьем часу ночи. И почти сразу же мне приснился сон, в котором мой родной дом в Бирмингеме объял огонь. Мама и папа в это время были на работе. В квартире сидела только я. Когда пожар проник в мою комнату, я писала статью для «Таймс» в болезненном и неадекватном состоянии – неухоженные волосы свисали с головы толстыми патлами, под глазами пролегли синяки, а руки била мелкая дрожь. Я отдаленно напоминала девушку, что сидела в театре на спектакле «Визит к мистеру Грину» и влюбленно ловила каждый взгляд Тома, брошенный в зрительный зал. Вот только, в отличие от нее, я была неухоженной, больной. Я из своего сновидения была влюбленной полоумной дурочкой, которая, как я почему-то подумала, когда проснулась, уже работала в «Таймс».
Через месяц после этого безумного сна меня пригласили в редакцию на собеседование.
Часть вторая
Во власти огня
Я полюбила надломленного и глубоко
несчастного мужчину намного раньше,
чем заподозрила, что он мне хотя бы нравится
(с) Карлос Руис Сафон «Лабиринт призраков»
1
Дни после похода в театр тянулись как жвачка. Медленно канул в Лету март, прошла половина апреля. Я все так же работала в кофейне, ловила на себе грозные взгляды мистера Дартла и нередко выслушивала его необоснованные обвинения. Еще пару раз встретилась с Джеймсом. Погода в городе стояла прекрасная, поэтому мы гуляли, пили чай и болтали о всякой ерунде. Я забыла о Томе Харте (точнее, вспоминала о нем не так часто) и наслаждалась весной.
