Джеймс приподнялся, потянулся ко мне, и мы поцеловались. Но когда Джеймс целовал меня, перед моими глазами стояла четкая картинка, как если бы я смотрела на нее в реальном времени – шестеро актеров с дьявольскими татуировками на шеях.
«Неужели я должна о них написать?».
У меня началась чесотка внутренних органов в предвкушении интересной работы. Когда находишь идею, какой бы странной она ни была, часть ее обязательно селится внутри и потом напоминает о себе зудящей болью.
– Скоро на работу, – сказала я, вставая с лавочки. – Пойдем на выход.
Джеймс взял меня за руку, и мы вышли из-под навеса. Глашатая с флаерами нигде не было. Только люди, как и прежде, бежали по делам через парк, где еще несколько минут назад вертелся странный парнишка, зазывая всех в камерный театр «GRIM».
Когда мы проходили мимо кофейни, я заметила на дороге флаер, заляпанный грязью. Я подняла его, пока не видел Джеймс, и засунула в боковой карман плаща, даже не переживая, что испачкаю им одежду.
6
Весь рабочий день я провела как в бреду – у меня все валилось из рук: за смену я разбила две чашки, рассыпала новую упаковку кофейных зерен и пролила на клиента капучино, когда протягивала ему пластиковый стаканчик с напитком. Руки не слушались, а мозг будто бы отключился. Хотя нет, не отключился. Он думал о другом. Раз за разом я мысленно возвращалась в парк, где услышала о гастролирующем камерном театре «GRIM». Как бы я не хотела, мысли о нем завладели мной, не давая спокойно работать. Я совершала один промах за другим, а потом молилась всем богам, чтобы мистер Дартл не пришел с проверкой. Иначе я осталась бы без работы за долю секунды. В тот роковой день этому способствовало абсолютно все.
Когда до конца рабочего дня оставалось всего полчаса, я услышала звон дверного колокольчика. В это время я стояла спиной к входу и ополаскивала в маленькой раковине тряпку, чтобы протереть столики . Внутри все тут же похолодело, рука замерла, а вода, стекающая в водопровод, неприятно сдавила мозг. Очень медленно я опустила взгляд на пол, где в обычном целлофановом пакетике лежали осколки чашек и рассыпанные зерна. Я еще не успела их выбросить . Мусорный мешок стоял рядом со мной, как предвестник неминуемого увольнения.
– Ты еще не скоро? – произнес до боли знакомый голос. Страх коснулся моего горла и вырвался наружу тихим «Уф».
– Напугала, – развернувшись к Джейн, сдавленно сказала я. Передо мной стояла лучшая подруга: она светилась как солнце, озаряя собой весь мрак, который кружил вокруг меня почти целый день.
– Ждала кого-то другого? Мистера Дартла? – Джейн прищурила большие глаза и посмотрела по сторонам. Потом она заправила за ухо черную прядь волос и тихо произнесла: – Хьюстон, проблем нет. Все чисто.
– Это не смешно.
– А никто и не смеется, – серьезно сказала Джейн. Дурачество вмиг покинуло ее лицо. – Видела бы ты себя со стороны. Я думала, у тебя сердце расколется, когда ты повернулась ко мне. Долго это еще будет продолжаться? Ты за кофемашиной все свои нервы оставишь. И душу.
«Легко тебе говорить, – подумала я, глядя на подругу, – у тебя есть диплом магистра и любимая работа фотожурналиста».
Я не завидовала Джейн, но иногда она жутко раздражала, и особенно сильно – когда говорила, что в этой жизни все можно достать с легкостью. В отличие от нее, у меня этой легкости не было. Если Джейн казалась пуховым пером, парящим над морем, то я видела в себе упавший с крыши кирпич, поднять который одним мизинцем весьма проблематично.
– Нет, все в порядке, просто устала за смену, – сказала я и с тряпкой в руках пошла к столикам, чтобы их протереть . – И о чем ты вообще? Я люблю кофе. Душу и нервы точно тут не оставлю.
– Ты придумала, про что будешь писать для «Таймс»? – проигнорировав мои последние слова, спросила Джейн.
Моя рука с тряпкой замерла над столиком. Через пять секунд я все-таки опустила ладонь и начала медленно водить мягкой мокрой тканью по гладкой поверхности дерева.
– Не уверена. Пока думаю над этим.
– Могу помочь с темой, – Джейн села за столик, который я протирала. Подруга внимательно посмотрела на меня, блеснув карими глазами: – Вчера я получила интересное задание – фоторепортаж с забастовки у министерства образования. Кучка подростков вооружилась плакатами с надписями в духе «Долой школу, мы за самообучение». Кажется, нас ждет маленькая революция. Дети хотят получать знания через онлайн-курсы и биографии людей, сколотивших миллиарды. Они хотят читать то, что нравится им, а не то, что прописано в графе «Домашнее задание на каникулы». Как тебе идея для статьи? Из этого можно слепить все что угодно: и репортаж, и интервью.
Я села напротив Джейн и задумалась. Она была права: старая система в школах и вузах рушилась на глазах. Мое поколение и поколение наших братьев и сестер бастовали, желая избавиться от традиций Великобритании. Мы шли против системы, как молодежь 60-х годов5. Они первые запустили изменения в стране: появились «Битлз», «Роулинг Стоун». Выходцы из обычных семей смогли сломать каноны Англии во всех сферах. Они стали популярны, хотя в них не текла голубая кровь. А мы, молодежь 21 века, пытались проломить другую стену. Стену образования.
«Неужели мы следующее поколение, которое сломает традиции Королевства?»
Тема забастовки была мне близка. Я работала бариста только по одной причине – меня не брали на работу в издания без диплома магистра. Реформы в образовании цепляли как ничто другое.
Но когда после разговора с Джейн я вернулась домой и начала снимать плащ, из его кармана выпала бумажка. Ей оказалась помятая и заляпанная грязью реклама. Тот самый флаер, который целый день не давал покоя и мешал работать. Поговорив с Джейн, я и забыла о «GRIM’е».
Присев на диван, я тяжело вздохнула, достала из сумочки телефон и загуглила название театра. Поисковик выбросил мне тонну информации: заметки, профессиональные интервью, обзоры, любительские статьи и сайты именитых критиков, писавших о британском театре. И вот сюрприз – оказывается, я все-таки была знакома с «GRIM’ом». Здание театра находилось на той же улице, где и кофейня, в которой я работала – на Пикадилли.
Я снова взяла в руки листовку, отковыряла ногтем застывшую грязь, разгладила заломы и начала всматриваться в лица актеров, стараясь не обращать внимания на мерзкие татуировки на их шеях.
Слева на флаере стоял коренастый мужчина лет сорока пяти. Классический костюм делал из него телохранителя из боевиков, а тонкая бородка – искусного соблазнителя, покорителя женских сердец. Угольно-черные волосы только добавляли его образу обаяния, хотя сам актер не был красив. Так, обычный мужчина, ничего особенного. Даже его прическа нисколько меня не удивила: типичная стрижка всех британцев. Единственное – поражал цепкий взгляд. Он глядел с листовки так, будто все обо мне знал. Но сам создавал впечатление скрытного, молчаливого, но вместе с этим волевого человека.
Рядом с «телохранителем» стоял рыжий мужчина. Он был высоким, а его худое тело сильно выделялось на фоне бицепсов его коллеги по сцене. Я не дала рыжему больше сорока лет, хотя копна его солнечных волос делала из актера настоящего мальчишку-сорванца. Про таких часто говорят: «Никакие годы его не берут. Даю руку на отсечение, что в восемьдесят лет он будет напоминать ребенка». Даже его взгляд показался озорным и добрым, хотя на флаере он, как и остальные, был серьезен, как политический вождь.
Около рыжего мужчины стояли два светловолосых брата-близнеца. Я дала им около двадцати шести лет. Сначала они показались полностью идентичными – родинка к родинке, глаза к глазам. Но, приглядевшись, я заметила в них сильное отличие – первый брат, как и «телохранитель», создавал впечатление неприступности и скрытности, а вот второй был его полной противоположностью. Совсем не шут, но вместе с этим черты его лица выглядели мягче: плавные линии губ, острый нос, светлые сверкающие глаза. Я долго не могла понять, в чем причина таких маленьких, но вместе с тем существенных отличий. Я будто смотрела на демона и ангела.
