4

– Сегодня такая мерзкая погода, – Джеймс влетел в прихожую, брезгливо стряхивая с куртки капли дождя. – Меня как окатило. Давай сегодня никуда не пойдем и посидим у тебя?

Он снял верхнюю одежду, повесил ее на крючок и потянулся за поцелуем. Отпрянув от стены, я ответила ему и улыбнулась.

Джеймс был красив: его густые черные волосы и точеный подбородок всегда нравились мне, а пухлые губы притягивали взгляд. Настоящий южанин, он восхищал всех, кто видел его. Только стиль в одежде подводил – Джеймс обожал подростковые клетчатые рубашки, и не признавал классику. Даже когда мы ходили на выставки, он не изменял своему стилю. Я никогда не видела его в костюме, хотя так любила, когда молодые люди надевали черные брюки и белые, выглаженные рубашки.

– Ты обиделась?

– На дождь? – засмеялась я. – Проходи и не говори ерунды.

Мы зашли в комнату и сели на диван, обнявшись. За окном стучал дождь, затапливая и без того сырую и промозглую страну.

– Вчера Джейн рассказала о наборе стажеров в «Таймс», – тихо сказала я.

– И?

– Как думаешь, меня возьмут туда на работу?

– Конечно, ты же умница, – Джеймс поцеловал в лоб. – А я недавно придумал очень интересную игру. Она восхитит всех! И детей, и взрослых! Ее идея в том, что…

Ну вот, мы снова оказались по разные стороны реки. Пока Джеймс рассказывал об игре, я прижималась к его груди и думала, что никакой мужчина не способен избавить меня от сердечной тоски.

– Сара, ты слушаешь? – спустя пятнадцать минут беспрерывной болтовни спросил Джеймс.

Я смотрела в окно – на улице уже заканчивался дождь .

– Не хочешь прогуляться? – спросила я. Мне резко захотелось на свежий воздух. И не из-за того, что в комнате стало душно. Дело было в другом – я вдруг почувствовала, что на улице меня что-то ждет. Или кто-то.

– В Грин-парк?

Я кивнула головой.

Уже через десять минут мы ехали в метро в центр города. Грин-парк был лучшим местом для прогулок перед работой. Он находился в нескольких шагах от кофейни, в которой я должна была сменить коллегу Анну в три часа дня.

5

– Не хочешь выпить кофе? – спросил Джеймс, когда мы гуляли по парку.

Он показал пальцем на маленький кофейный домик, окутанный толстыми, многовековыми деревьями, которые тянулись вверх, грозясь проткнуть небо. Перед кофейней была небольшая площадь, а чуть дальше тянулись тропинки к лавочкам под навесами.

– Хочу, – я улыбнулась. Как раз хотела согреться.

– Тогда я сейчас принесу, а ты подожди.

Пока Джеймс ходил за кофе, я стояла на дорожке недалеко от кофейни и, засунув руки в карманы плаща, вдыхала сырой воздух, прикрыв глаза. Вокруг разговаривали люди – на английском, испанском, французском и бог знает на каких языках. Одни говорили тихо, другие на повышенных тонах, кричали дети, потом смеялись, потом вдруг начинали плакать и все это за четверть минуты. Еще шумел ветер, пели птицы. А потом стало приближаться нечто странное. Крики. Кричал юноша. Я сморщилась, пытаясь понять, откуда идет звук. Слева. Кричащий человек направлялся в мою сторону.

Я открыла глаза и увидела в нескольких метрах от себя светловолосого юношу, чья голова напоминала спагетти. Молодой человек держал в руках стопку флаеров и громко кричал, зазывая людей в неизвестный мне театр, как глашатай в средневековой Англии на невообразимое шоу:

– Дамы и господа, в Лондон приехал театр «GRIM». Десять лет гастролей, и вот, долгожданное возвращение! Подходите за флаером! Предъявите его в кассах города, и вам сделают скидку! Сущие пенни за представление, которое вы никогда не забудете! Оно изменит всю вашу жизнь!

Кончики моих пальцев зачесались в предвкушении работы. Если честно, еще несколько минут назад я сомневалась, смогу ли написать статью для «Таймс», но, увидев кудрявого мальчика в джинсах и черной курточке, все непрошеные мысли развеялись по ветру.

Театр «GRIM». Театр, которого не было на родине десять лет. Сенсация. Эксклюзив. Шанс получить работу мечты.

– Добрый день, – я улыбнулась, когда глашатай подошел ко мне.– А что это за театр – «GRIM»? Никогда о таком не слышала.

Юноша распахнул и так большие глаза. Я смущенно улыбнулась. Мои знания о театрах начинались и заканчивались только большими и признанными заведениями в Лондоне. О других я не знала.

– Это легендарный театр, – восторженно произнес глашатай. Он так сильно удивился вопросу, что забыл протянуть флаер.

– А что в нем особенного?

В этот момент к нам подошел Джеймс и встал рядом, держа в руках два стаканчика с кофе. Пока глашатай рассказывал про «GRIM», дату его основания и невероятно-творческую труппу, Джеймс протянул один стаканчик с капучино мне, свободной рукой взял у кудрявого молодого человека флаер и начал с любопытством изучать черно-красную бумажку. Боковым зрением я заметила, что моему парню становится не по себе.

– У, жуть какая, – сказал Джеймс и протянул флаер. – Никогда не интересовался театром, и не буду. Странные какие-то. Сектанты, видимо.

Я посмотрела на протянутый Джеймсом листок и остолбенела. По моему телу тут же трусцой пробежало войско мурашек. Они завладели мной за три несчастных секунды. Я почувствовала сильное отторжение, глядя на рекламу. С глянцевой красно-черной бумажки взирали шесть актеров – двое взрослых мужчин и четверо парней (им было лет по двадцать пять или больше). На всех надеты классические черные костюмы, черные рубашки и лилово-красные галстуки. Лица актеров сильно выделялись на темном фоне белизной, но мне не хватило духу рассмотреть их черты. Вместо этого я заметила нечто другое: слегка повернутые шеи актеров оказались помеченными – у всех шестерых красовались однотипные татуировки: театральные маски, объятые огнем. Они напоминали ад. Я отвернулась, подавляя тошноту.

– Сара, с тобой все хорошо? Ты побледнела, – встревожился Джеймс и свободной рукой снова взял меня за запястье. По сравнению с его кожей, моя напоминала лед.

– Все нормально, я просто сегодня мало спала, голова закружилась от недосыпа, – я попыталась улыбнуться, но ничего не вышло. Мышцы рта не слушались, их будто бы замазали цементом. Я глубоко вздохнула, не обращая внимания на глашатая, который смотрел на меня, как на картину в музее – с нескрываемым любопытством.

– Может, сядем на лавочку под навесом? Там сухо, и ты придешь в себя, – сказал Джеймс, приобняв за плечи. Он делал вид, что не замечал пристальный взгляд глашатая, хотя у самого на руках от злости вздулись вены. Ни с того ни с сего он начал ревновать к мальчишке.

– Да, давай.

Мы с Джеймсом отошли, а глашатай продолжил зазывать зрителей в театр «GRIM». Вокруг гуляли люди, играла веселая музыка, рядом пробежал ребенок, весело рассказывая маме выдуманную сказку. А я шла, еле передвигая ногами, и чувствовала в душе неописуемую тоску и злость. Но на кого? Я захотела оттолкнуть Джеймса и сказать, чтобы не сжимал мое запястье так сильно – мне было больно. Но я ничего не сказала. Поджала губы и покорно шла к навесу, который находился в нескольких метрах от кофейни. Когда я села на лавочку, стало легче.

– Кажется, все-таки дал о себе знать недосып, – заметила я, глубоко вздохнув. Злость все еще клокотала внутри, как проклятое дитя. – Но ничего, капучино взбодрит..

Джеймс сел на корточки, а я отхлебнула немного капучино, не чувствуя приятной терпкости эспрессо и нежности вспененного молока. Кофе показался пресным.

– И что ты так смотришь? Я похожа на смерть? – попыталась пошутить я, посмотрев на парня.

– Нет, – Джеймс замотал головой. Потом он дотронулся рукой до моих волос и сказал: – На лесную фею. И особенно, когда распускаешь волосы.

Я улыбнулась, вспоминая, как тщательно несколько часов назад собирала волосы в конский хвост – любимую прическу. Многие говорили, что с распущенными волосами мне лучше, но я все никак не могла изменить стиль. Студенческая привычка: когда волосы не лезут в лицо, легче писать лекции.