– С этими что собираетесь делать? – полюбопытствовал дежурный пересылки, с любопытством и интересом рассматривая шеренгу осужденных бывших военных.

– Ставить задачу по приему под командование бойцов формируемого переменного состава.

– Какую задачу? Кому? Этим? – уже не удержался от вопроса офицер НКВД, – вы можете ставить задачи какие угодно, но по приказу из Москвы этапировать осужденных до места назначения будет наша служба. Пока приказы о зачислении этих тварей в строевые подразделения не будут согласованы с нашим руководством, охрану никто снимать не собирается.

– Делайте, как знаете, только мне не мешайте исполнять приказ моего руководства, – прошептал морской офицер. И, обращаясь теперь уже к стоящим в одну шеренгу военным, громко добавил: – Товарищи добровольцы, прошу также подойти к столу для регистрации. Надо назвать фамилию, имя, бывшее звание и ранее занимаемую должность, после обеда вам надлежит явиться в штабной блок для окончательного оформления документов и получения необходимых назначений.

– Товарищ капитан третьего ранга! – недовольно окрикнул Байкова дежурный лагеря, – для вас этот сброд который называете добровольцами не можете быть товарищами! В лучшем случае – граждане.

В ответ на громкое замечание Байков лишь молча поправил фуражку и направился к столу, за которым старшина и лейтенант продолжали вносить в списки формируемого штрафного батальона фамилии добровольцев.

Некоторое время спустя на внутреннюю территорию пересылки вошли два охранника с овчаркой и, ничего не говоря, направились к шеренге бывших офицеров. Оставшиеся на плацу добровольцы, опустив головы, исподлобья глядели на проходивших вдоль строя охранников. Один, сверкая фиксой, улыбаясь, удерживал на коротком поводке бешено лающую, вырывающуюся из рук овчарку, а второй бесцеремонно и презрительно рассматривал каждого стоявшего в шеренге осужденного. Они дошли до конца строя и остановились напротив полковника. Охранник, прищурив глаза, с презрением осмотрел офицера, пока они не встретились глазами.

– Ну чё, вражина, от нас свалить не получилось? Вместо передовой карцер тебе в самый раз, – сказал надзиратель сквозь зубы.

Полковник, играя желваками, молчал. Его глаза выражали полнейшую отрешенность, обозначив полное презрение к тюремщикам. Не выдержав взгляда полковника, солдат НКВД отвернулся, затем громко скомандовал:

– Руки за спину, ублюдок! В карцер шагом марш!

Стоявшие в шеренге осужденные, бывшие военные, не понимая, кому предназначена эта команда, переглянулись. Каждый присутствующий жаждал поскорее выйти за забор невыносимой пересылки и постараться забыть многолетний кошмар постоянных физических истязаний и морального унижения. Полковник ставшими привычными движениями сложил руки за спину, молча развернулся и, не опуская головы, направился к блоку, где располагались камеры штрафного изолятора.

Молчаливым сочувствующим взглядом проводил полковника и капитан третьего ранга Байков, в голове постоянно свербила мысль: «Жаль полковника, любой офицер может оказаться на его месте, в том числе и я…»

После затянувшейся паузы, проводов особо поднадзорного сидельца стоявшие на плацу зэка, подойдя к столу, без лишних слов, не задерживаясь, называли свою фамилию, номер учета и расходились по баракам для сбора в дорогу своего нехитрого скарба.

Илья, не обращая внимания на крики, вместе со всеми добровольцами, шаркая по земле подошвами сапог, медленно брел к бараку, обдумывая, правильно или нет им принято поспешное решение. За все время многолетних скитаний по зонам он видел разное, но откровенное хамство охранников к действующему высокопоставленному офицеру, хоть и осужденному, привело его мысли в полный ступор. Ничего больше так не раздражало арестанта, как ненавистный лай собак и такое же противное надменное гавканье охраны. От желания скорее покинуть ненавистную пересылку Алёшина не останавливало даже то, что ему оставалось находиться под стражей чуть более полугода.

Вокруг Ильи кружил сосед по нарам урка-балагур по кличке Шпон.

– Да не крутись ты под ногами, мозгами пораскинуть мешаешь, – незлобно ворчал Алёшин. За ними с озабоченным видом, но с высоко поднятой головой брел с виду невзрачный зэка с глубоким шрамом во всю правую щеку и вставными железными зубами молдаванин Суручану по кличке Молдова.

– Грядут большие события, Лютик предлагает обсудить перспективы, – останавливал каждого проходящего мимо новоиспеченного добровольца урка Иван Дунаев по кличке Иваныч.

– Это еще что за растение объявилось? – не останавливаясь, буркнул Алёшин.

– Не растение, а известный вор из Одессы! – воскликнул каэр Дунаев, – истинный законник. У него несколько ходок, первая короткая – за кражу, а за последнюю, разбойную, десятку на Уральских копях чалился. Таких авторитетов на весь Союз по пальцам перечесть.

– Каким ветром к нам-то его задуло? – уже заинтересованно спросил великан и остановился.

– Байку про Лютика уже и я знаю, – опередил Иваныча Шпон, – молва гласит, он пару лет назад на Урале мужиков сгоношил, камешки, серебро добывали да золотишко прямо в зоне мыли и там же ныкали. Красноперые прознали, всю артель по разным зонам распихали, а Лютик здесь прибился. Видать про фронт у него мысли какие есть, раз сход созывает!

– Убедили. Если всеми уважаемый авторитет предлагает собраться, как не прийти, но прежде хавка и вещички, – согласился на участие в собрании Илья.

– Полчаса на хавку хватит? – перебил Алёшина Иваныч.

– Шпон, на хавку тебе сколько времени надо? – спросил приятеля Илья.

– Сколь хозяин положил. Но придется давиться, чтобы поспеть, коль сход гоношится, – ответил Егор, глядя на Молдову.

– Чего уставился, меня никто не зовет, – недовольно буркнул зэка Суручану.

– Ты служивый? – спросил Иваныч.

– Еще чего, – оскалил железные зубы Молдова.

– Как знаешь, – недовольно ответил урка, – остальные придут, и каэры с политическими тоже обещают быть.

– Где сход-то, чего молчишь? – спросил Иваныча Шпон, выплевывая изо рта папиросу.

– В хозблоке место забито. У вас есть полчаса, – отозвался Иваныч и тут же обратился к следующей группе бредущих добровольцев.

Через полчаса в хозяйственном блоке гудела толпа новоиспеченных защитников, у крайних нар на табурете стоял Лютик, внимательно осматривая каждого входившего в блок. Во второй половине барака за длинными столами уже сидели осужденные, в основном бывшие военные.

– Политических мы када-нибудь дождемся? – не выдержал напряженного ожидания начала схода авторитет Василий Рябов по кличке Рябой.

– Обещали быть! Надо подождать! – откуда-то с краю громко отозвался Иваныч.

По краям двух других столов, ни на кого не обращая внимания, урки перекидывались в карты. Еще несколько минут спустя двери в барак распахнулись, и через порог ввалилась, о чем-то громко споря, первая большая группа осужденных политических – бывших меньшевиков и эсеров. За ними, озираясь по сторонам, степенно вошли бывшие большевики и революционеры.

Политические, даже находясь под стражей, все равно с трудом терпели друг друга и вместе с одинаковым презрением и ненавистью относились к уголовным элементам. Блатные политическим сочувствовали, но не упускали ни единого случая чем-либо уколоть. Урки же постоянно искали возможности одного, другого обобрать, поставить в унижающую достоинство человека зависимость. Бывшие военные хоть и ходили, как и политические, в основном под 58-й статьей, но вели себя более сплоченно и разумно. Сказывалась юношеская братская закалка молодых юнкеров. К ним прибились и казаки с некоторыми раскулаченными крестьянами, которые образовали сплоченную команду. Основную массу ГУЛАГовских зэка составляли неприглашенные на сход осужденные из рабочих и раскулаченных крестьян. Были и другие случайно «залетные», которые трудились в зонах из последних сил добросовестно, пытаясь не спорить с блатными и полностью исполнять капризы бригадиров и охраны. Молва Алёшина приписывала к таким, однако его живой ум, деловая смекалка и профессия кузнеца поднимали на много выше установленных на зоне неформальных обычаев. Вежливому и заискивающему отношению окружающих способствовали высокий рост и крепкие натренированные мускулы великана, а еще слухи о непреднамеренных убийствах.