– По всему видно, этот парень службу знает, – удовлетворенно хмыкнул Алёшин.

– Санитары! – раздалось из глубины вагона. Услышав голос военврача, обе санитарки мгновенно убежали внутрь. Минуту спустя, в тамбур вышел фельдшер и командным голосом произнес:

– Стол свободен, давайте вашего тяжелого.

– Носилки с земли поднимайте и держите, – проговорил Илья.

Оставшись на подножке вагона, он правой рукой ухватился за поручень, а левой обхватил штрафниками приподнятые носилки с лежащим без сознания однополчанином. С грузом непринужденно поднялся в тамбур. Протиснулся в тесную операционную и уложил раненого на стол. Все, кто наблюдал это действо, дружно ахнули. Алёшин вернулся и спрыгнул из тамбура в сторону прогорающего костра. Поднял с земли оставленный прут, пошевелил им угли, подкинул заранее приготовленных дров. Уселся на чурбан и замер, неотрывно глядя на языки играющего пламени.

– Ну чего уставились, приличного мужика давно не видели? – раздался звенящий от смеха голос военврача.

– Мы так, мы ничего, мы воздухом дышим, – начали было оправдываться санитарки, освобождая тамбур.

– Ладно вам притворяться и без слов видно всё. В вагоне, где я еду, стоит переносной автоклав и биксы к нему. Так вот, попросите того бугая автоклав к костру отнести, а биксы доставьте сюда, инструмент надо вымыть и салфетки с повязками пора стерилизовать.

– Я пойду, – за всех ответила сестра-хозяйка. – А вы, девоньки, – мыть инструмент и готовить к стерилизации все остальное, как я вас учила.

– Не затягивайте, успевайте, пока перекуриваю. У меня еще операции не закончены, а после перевязки понадобятся, – дала распоряжение военврач и вернулась в вагон осматривать переживших операции новобранцев.

Сестра-хозяйка спрыгнула на землю и опрометью бросилась к костру.

– Меня зовут Татьяна, – начала разговор с Алёшиным, запыхавшись от бега, девушка.

– Меня – Илья и что? – пробурчал великан, не поворачивая головы.

– А ничего. Я сестра-хозяйка эшелона. Вы, боец, переходите в мое распоряжение…

– Во как! Ну, полный пакет! Сегодня только бабы мной не командовали, – с досады сплюнул Илья и повернул голову.

К нему шла стройная девушка в хорошо подогнанной по талии, укороченной армейской юбке, опоясано кожаным офицерским ремнём. Илья поднял глаза на часто вздымающуюся небольшую женскую грудь, прикрытую широкими нагрудными карманами гимнастерки и складками белого халатика.

– Чего такой недовольный? Обидел кто, вы мне скажите, мигом разберусь, – не давая собеседнику опомниться, как перед маленьким ребенком по-матерински нежно заворковала Татьяна.

– Надо будет, сам всех на место поставлю, – небрежно ответил штрафник.

Он мельком взглянул на тонкую шею, улыбающиеся припухлые губы и карие раскосые глаза.

– Это вместо здрасьте?

– Вот так чудо. Откуда такая? – задумчиво произнес Илья, в упор рассматривая до блеска начищенные пуговки на гимнастерке медсестры.

– Сказала же, я сестра-хозяйка и зовут меня Татьяна.

В это время эхом разнесся по округе треск одиночных выстрелов.

– Пришла под звуки канонады, – уже заинтересованно, но с продолжающейся недовольной наигранностью буркнул Алёшин.

– Я полагаю это салют в память убитых, которых только что захоронили, – спокойно ответила медсестра.

– Упокой, Господи, их души, – небрежно обдавая себя крестным знамением, сдержанно отозвался доброволец.

– Согласна, а вы что, верующий?

– Крещеный! Веру-то прихвостни Советов на зоне батогами отбили.

– А я – комсомолка! Знаю, что Бога нет, но исконные обряды вместе с родными соблюдаю. Верить надо в партию и светлое коммунистическое будущее, которое мы непременно построим!

– Вот тут я с комсомолкой не соглашусь. Кто по-настоящему верит в Бога, тот чист и светел. А кто верит в партию, идолов, себя любимого или еще какое светопреставление, тот уподобляется бесам. Твоё будущее, как и моё, теперешней войной очерчено. Живем одним днем и радуемся, что живы, пока живы. Чего делать-то надо, сестричка?

– Для начала взять меня на руки и отнести в штабной вагон!

– Заболела? – спросил Илья, поднимаясь с насиженного места.

– Нет, я пошутила, – еле шевеля мгновенно пересохшими губами, произнесла Татьяна, наблюдая, как перед ней росла скала из крепких мышц.

Не отрывая от лица глаз, высоко задрав голову, девушка восхищенно смотрела на Алёшина, пытаясь заглянуть ему в глаза. Но мужчина наклонять голову и не думал. Он продолжал следить за действиями охранников НКВД и добровольцами в открытых теплушках.

– Говори, родная, кроме шуток, говори, что надо делать?

– Военврач велела походный автоклав к костру принести, растопить и операционный инструмент обработать.

– Всего-то, я подумал, серьезное что случилось. Веди, где твой клав? – с ехидцей в голосе буркнул Илья.

– Вы идёте? Точно идёте?

– Бегом бегу, аж спотыкаюсь! Разве не видно? – продолжил язвить Илья, демонстративно замедлив шаг.

Медленно переваливаясь с ноги на ногу, он успел осмотреть выглядывающие из-под белого халата быстро семенящие ноги Татьяны.

«По всему видно азиатка, но ухожена, стройна и ноги вроде некосолапые… интересно как она сюда попала?», – размышлял Алёшин, прислушиваясь к доносившимся из открытых настежь теплушек возгласам, гиканью, улюлюканью и громкому хохоту добровольцев.

– Смотри, кролик слона ведет!

– Скорее на крольчиху похожа!

– Куда она его?

– Вот бы нам туда же!

– Интересно, чем они хотят заняться?

– А ничего сестричка?

– И бежит проворно!

Взобравшись в тамбур купейного вагона, Татьяна обернулась:

– Чего остановились? Поднимайтесь скорее. Автоклав в купе военврача.

Алёшин не спеша поднялся в вагон. Поприветствовав часового моряка, заглянул в открытое купе с мягкими пружинными диванами по бокам. Он потрогал рукой аккуратно заправленные постели и тихо с досадой произнес: «Живут же люди!»

На столике у окна в серебряных подстаканниках стояли четыре тонких стакана. Под столиком в центре купе на боку лежал видавший виды покрытый легкой ржавчиной металлический бак с двумя узкими ручками сбоку от крышки. Рядом валялся большой железный обод с четырьмя железными ножками.

– Веревка какая есть? – задумчиво, словно разговаривая сам с собой, спросил Илья.

– Удавиться от зависти хотите? – попыталась пошутить Татьяна.

– У железки этой ручки малы, не ухватить, – не обращая внимания на колкость, ответил Алёшин.

– Простынь подойдет?

– Можно и простынь попробовать, ежели ничего больше нет.

Сестра-хозяйка вынырнула из купе, оставив Илью одного. Доброволец скатал к окну заправленный матрас и сел на диван, придавив его немного массой тела.

– Достойно изготовлен! Пружины даже меня держат, кожу не рвут и не скрипят, – проговорил Алёшин, вспоминая деревянные многоярусные нары, набитые соломой тюремные матрасы, грязные постели ГУЛАГовских зон и замызганные тряпки разного рода пересылок.

– Чего заскучали, дом вспомнили? – защебетала неожиданно вернувшаяся сестра-хозяйка.

– Особо нечего вспоминать, давно это было. Подстаканники-то что не убрали, они вроде серебряные – дорогие, наверное?

– Разве? А с виду не подумаешь, – отозвалась медработник и продолжила: – В тамбуре часовой стоит, по вагону чужие не ходят. А что?

– Я так, просто к слову, – выговорил Алёшин, скручивая простынь в прочный жгут. Татьяна присела на противоположный диван, внимательно наблюдая, как великан ловкими движениями продел жгут в ручки бака, перевязал сверху, образуя большую тряпичную петлю.

– Теперь эту штуковину можно нести и на плече, – довольный своей смекалкой сам себе выговорил Илья.

Он резко встал, продел голову чрез тряпичную ручку бака, взял в руку обод и вышел в тамбур. Спрыгнув на землю, Алёшин обернулся на девичий окрик:

– Боец, меня-то позабыли!

С верхней ступеньки тамбура на него смотрели сияющие от счастья раскосые карие глаза.