— Я знал, что та пощечина была какой-то исковерканной версией дёрганья за косички, — фыркнул Малфой и оказался сильно близок к правде.

— На самом деле нет, — Гермиона наконец подняла голову. — Точнее, не совсем так. Это произошло сразу после. Вернее, тот случай… он поменял моё отношение к тебе.

Его брови, которые были на добрых несколько тонов темнее, чем волосы, подскочили вверх. Драко явно не ожидал этого. И она тогда тоже этого не ожидала. Он смотрел на неё в упор, явно дожидаясь продолжения. Это было неловко, но пытаться спрыгнуть с темы показалось бы ещё более смущающим, потому что Малфой и так всё знал.

— Ты не ударил меня тогда в ответ, хотя был очень зол. Я видела это в твоих глазах, — сказала Гермиона, пытаясь как можно сильнее сжать эту историю. — Тогда я подумала, что, возможно, ты лучше, чем кажешься.

Она опустила глаза обратно к своему докладу, хотя все мысли перепутались, подбрасывая ей воспоминания в голову и затуманивая мысли. На четвёртом курсе она надеялась, что ей показалось, и это пройдёт. И год за годом понимание влюблённости становилось всё чётче. Она ненавидела видеть его разбитым, ненавидела видеть его в объятиях Паркинсон, с которой Малфой встречался, ненавидела чувствовать собственную боль от его заурядного «грязнокровка». Это было так нечестно. Она не хотела в него влюбляться. По всем законам жанра её сердце должно было выбрать Рона. Или Гарри. Или кого угодно, но не Малфоя, чья тётка пытала Гермиону, не скрывая удовольствия от процесса, а отец мечтал истребить с лица земли. Да, Драко прав: у судьбы весьма недурное чувство юмора.

— Знаешь, почему к проявлению мужской и женской агрессии относятся так по-разному? — спустя несколько минут спросил Малфой, закрыв свою книгу, а Гермиона подавила в себе желание взглянуть на обложку. — Мальчики и девочки примерно одинаково сильны, пока дети, и примерно одинаковы в росте, если мы говорим об одних и тех же годах. Но разница наступает в подростковом возрасте, когда у парней начинает выделяться тестостерон. Мы становимся физически сильнее, особенно, что касается верхней части тела, — Драко говорил спокойно и сосредоточенно, и это навело её на мысль, что впервые он говорит ей что-то абсолютно бесстрастно. — Ты тогда была в ярости. Из-за того, что я что-то там говорил об этом вашем Хагриде и его крылатом уродце, поэтому ударила меня по лицу с довольно внушительной для девчонки силой. Я помню, у меня до вечера не сходила твоя пятерня со щеки.

Гермиона почувствовала, что вновь краснеет, но теперь эта краснота была больше связана с гордостью. Что-то вроде детского: «выкуси». Малфой немного склонился, упершись предплечьями в колени.

— Если бы я вложил в ответный удар столько же силы, сколько ты вложила в свой, с расчётом на мои физические данные уже тогда я бы мог тебя убить, особенно, если бы ты неудачно упала. В моём поступке не было благородства, а лишь холодный просчёт и забота о себе, — завершил Драко речь, и Гермиона видела, что он всматривается в её лицо, будто ожидая эмоций.

— Как и сейчас? — спросила она тише, думая, что парень поймёт.

Он находился здесь не потому, что ему было искренне жаль, а потому что Макгонагалл пригрозила Драко испорченной характеристикой. Никакого благородства, только забота о себе.

— Может, теперь поймёшь, что любить меня — крайне хреновая затея, — Малфой откинулся на кресле.

Гермионе захотелось рассмеяться. Потому что она всегда это знала. Каждый из его гнусных поступков напоминал ей об этом будильником и, несмотря на это, она всё ещё была слишком слаба, чтобы оборвать свои чувства. За это и расплачивается. В итоге ведь судьба у каждого берёт своё, даже если приходится брать силой.

— Спасибо, потому что шипы, пронзающие меня до мяса, были недостаточно доходчивы, — пробормотала Гермиона и вдруг дёрнула шеей, вновь на него посмотрев. — Почему розы?

Малфой выгнул бровь в немом вопросе.

— Ну, я читала, что цветы… они должны быть как-то связаны с объектом… — любви, — связи. Часто это любимые цветы этого человека. И я уж никогда бы не подумала, что эти… — Гермиона повела плечом, будто напоминая, где находилось соцветие.

Драко поднялся со стула и бросил на сидение книгу. Гриффиндорке вновь не удалось рассмотреть, что он читал. Парень подошёл к ней и уже знакомо отодвинул одежду, смотря прямо на распустившийся цветок у неё на плече. Это была необычного вида роза. Она более круглая, а серединка состояла из мелких, будто рваных лепестков, создававших объём. Это были действительно красивые бутоны, и на клумбе они завораживали бы взгляд куда больше, чем торчащие из человеческого тела.

— Этот вид роз называется миранда, — наконец заговорил Малфой. — Так звали прабабушку моей матери. Она страшно любила пионы, но этот вид цветов не считался достаточно аристократическим, поэтому мой прадед — Поллукс Блэк — нанял лучших флористов. Они вывели сорт пионовидной розы, а прадед назвал их в честь той, которую очень любил, — Гермиона вздохнула, когда Драко провёл пальцем по её коже вокруг цветка. — Миранда была очень близка с моей матерью, и после её смерти эти цветы стали любимыми у Нарциссы. Она забрала их в Мэнор и засадила ими огромную площадь сада. Только за этим сортом мать ухаживала самостоятельно, не подпуская гномов, и мы часто проводили время вместе, копаясь в земле, пока я был ребенком, хоть отец и не одобрял этого, мягко говоря. Теперь это мои любимые цветы.

— Я должна была догадаться, что это связано с твоей мамой, — сказала Гермиона полушёпотом, надеясь, что её голос не звучит так, будто она готова растаять кусочком льда, пока он касался плеча девушки.

— Боль действительно прекращается, когда я приближаюсь? — Малфой склонил голову и, кажется, испытывал искренний интерес.

— Да, — кивнула Гермиона, понимая, что нет смысла врать.

В глазах Драко заиграло что-то удивительное. Если бы ей велели бы потом описать увиденное, она бы сказала, что так смотрит сумасшедший учёный на возможность очередного безумного эксперимента.

— Это распространяется только на касания? — спросил Драко, садясь на край кровати девушки.

— Н-наверное, — она нервно поправила рубашку, запахивая её крест на крест.

Гермиона знала, что это распространяется на абсолютно любую его близость, но тон парня настораживал гриффиндорку.

Вдруг он поднёс руку к своему лицу и, не отрывая от неё взгляда, медленно облизал кончик большого пальца правой руки. Гермиона смотрела на это, как заворожённая, пытаясь заставить свой мозг думать, просчитывать на несколько шагов вперёд, но всё, что говорило сейчас её сознание, ничего общего не имело с рациональностью. Тело девушки хотело избавиться от боли и было готово на любые меры для этого.

Малфой протянул руку к ней и, взяв лицо Гермионы за подбородок, мазнул влажным пальцем по её нижней губе. Наверное, если бы она была в себе, то тут же хлопнулась бы в обморок от шока, но всё, на что гриффиндорку хватало сейчас — это потрясённый взгляд.

— Оближи, — велел Драко так, будто Гермиона являлась полоумным человеком, не понимающим очевидного.

И это было легко. Слишком легко для той, которая обещала себе не показывать перед ним этой слабости. Пусть Помфри и Макгонагалл убеждали её, что они были обязаны ему доложить о всём положении вещей, она не хотела стелиться перед ним дорожкой, и у неё это получалось до недавнего времени. Но когда он немного сильнее надавил, проталкивая палец в её рот, Гермиона провела по его кончику языком, чувствуя, как мышцы расслабляются, а стебли замирают. Через секунду губы Малфоя растянулись в усмешке, и он убрал руку.

— Ты же чёртово поле для экспериментов, Грейнджер, — сказал он, подтвердив её догадки и схватив книгу, вышел за дверь, не прощаясь и всё ещё самодовольно усмехаясь себе под нос.

***

Три врача из Мунго, два специалиста из Италии, пять французов. Они толпились над Гермионой после того, как Макгонагалл убедила её, что все подписали договор о неразглашении.

Создавалось такое чувство, что заболеть ханахаки можно лишь каким-то постыдным путём, вроде постоянных беспорядочных половых связей или чего-то подобного, что осуждалось обществом. Но Гермиона всего-то влюбилась в неправильного человека.