Руки жгло похуже горла, Гермионе хотелось, чтобы это ощущение исчезло, пропало. Она поклялась, что даже в самые ужасные, в самые тёмные времена не станет сравнивать действие ханахаки с Круциатусом, но все её планы смеялись ей прямо в лицо. Это было больно. Больно до безумия. В прямом смысле. Ей стало интересно: может ли человек сойти с ума от неразделённой любви? Господи, какая пошлость.
Когда травы, смешанные сведущей рукой целительницы, окутали её разум, она даже пожалела, что так долго противилась. Но Гермиона ненавидела отсутствие контроля. И это было то, что ей подсунула судьба. Даже её собственное тело бунтовало против неё.
— Поппи, это не может быть оно… — первое, что Гермиона услышала, был голос Макгонагалл.
Морфей ослабил свои спасительные объятия настолько, что она смогла распознавать речь вокруг, но недостаточно, чтобы веки соизволили подняться. Голос профессора звучал тревожно и даже как-то дико.
— Может, Минерва, — вздох слева. — Нет ни единой болезни, которая повторяла бы хоть приблизительно симптоматику ханахаки. Честное слово, я уж и не думала, что ещё раз встречу её на своём веку…
Редчайшая болезнь. Вот что значилось во всех, даже самых скудных источниках, которые Гермиона откопала. Видно, её запасы удачи истощились или же, как говорил Рон после того, как Снейп поймал его за списыванием и оставил на месяц отработок, они вдвоём отдали все свои сбережения удачи Гарри, чтобы тот не погиб после Авады Волдеморта. Возможно, так оно и было. И Гермиона даже не жалела, если так.
— Сколько?.. — голос Макгонагалл сорвался.
Грейнджер узнала эти интонации даже сквозь сон. Отчаяние. Так и она звучала внутри своей головы в первую неделю, когда увидела эти лепестки, вылетающие из своего горла. Я уже прошла этот этап, профессор Макгонагалл, вам это должно даться легче.
— Не знаю, — ответила Помфри, догадавшись о вопросе даже без продолжения. — Зависит от многого, но стадия крайне тяжёлая… Возможно, если бы мы узнали раньше…
— Это бы ничего не изменило, — прохрипела Гермиона.
Две женщины у её кушетки подскочили так, будто бы она заорала им прямо в ушные раковины. Гермиона поднялась на подушке, пытаясь сесть.
— Мисс Грейнджер, как вы себя… — засуетилась Помфри, тут же подскочив на ноги.
— Обычно. После приступов у меня есть… некоторое время.
Каждый раз, когда у них не было пар слишком долго. Каждый раз, когда он прогуливал завтрак, обед или ужин. Каждый раз, когда у Гермионы не было возможности даже мимолётно ощутить его присутствие, у неё появлялась возможность ощутить прогресс цветений в груди. Отнюдь не мгновенный. Можно сказать, Гермиона привыкла и нечего её жалеть.
— Вы бы ничего не смогли исправить, профессор Макгонагалл, не стоит себя винить, — сразу же сказала она, совершенно точно прочитав в глазах директора школы её чувства.
— Гермиона, следовало обратиться к нам, — мягко, но строго произнесла Минерва. — Так или иначе, вам нужна помощь.
— В Англии нет подобных специалистов, мне это известно. Да и… какой толк?
Сверчок за окном действовал на нервы, так что девушка разглядела в свете ночника свою волшебную палочку, утешая себя мыслью, что заткнёт глупое насекомое, когда они оставят её одну.
— Мы привезём других, Гермиона! Мерлин, нельзя так поступать! — вскочила на ноги Макгонагалл. — Но нам нужно время, которого у нас почти… — она осеклась, вовремя остановившись.
Можно было и не стесняться. Гермиона прекрасно знала, что времени у неё в обрез. Возможно, мальчики возненавидят её потом, но ей не хотелось, чтобы они наблюдали то, как она медленно потухала. Разве есть что-то более жестокое, чем эта пытка? Круциатус по сравнению с этим был просто детской игрушкой, вышедшей из-под контроля. Когда ты видишь, как жизнь постепенно вытекает из любимого человека, и совершенно ничего не можешь сделать.
Она хорошо знала способы «излечения». То, что от ханахаки спасения не было, являлось очевидной вещью, которая встречалась в строчках об этой редкой болезни так часто, будто все книги пытались не допустить развития надежды у отчаявшегося. В них раз за разом повторялось, что это неизлечимо. Или тебе проводят сложную магическую операцию, после которой ты остаёшься совсем без чувств. Ни любви, ни горести, ни счастья, ни боли. Ничего. Или тот, кто спровоцировал эти цветения, отвечает взаимностью.
В Англии колдомедиков, способных на проведение подобной операции, не было. Вряд ли были в Европе. Ханахаки — одна из самых малоизученных сфер в колдовской медицине из-за недостатка испытуемых. Какой процент людей заражается этим? Одна сотая? Гермиона могла считать себя счастливицей. И если этот способ ещё имел место быть, при условии, что ей каким-то чудом удастся получить врачей и остаться эмоциональным овощем, но хотя бы способным принести пользу обществу, то второй способ даже у неё вызывал смех.
Взаимность. Только не от этого человека.
— Хорошо, что ты проснулась, — ласково произнесла Помфри, прерывая неловкую паузу, которую Гермиона не успела заполнить сама. — Мне нужно наложить на тебя кое-какие чары, пока ты в сознании.
Грейнджер кивнула, будучи готовой сделать всё, что угодно, лишь бы поскорее заткнуть чёртова сверчка и провалиться обратно в сон. Слабость во всём теле поражала, особенно после того, как девушка скосила взгляд и увидела на правом предплечье цветок в районе кисти, который пророс среди месива крови и кожи. Мазь залечила разорванную плоть, так что сейчас её рука вполне могла походить на какую-то вычурную инсталляцию. Гермиона хмыкнула. Какая красивая и убийственная болезнь.
Гермиона поздно поняла, что происходило. Помфри читала заклинание и дымок, который она извлекала из пространства над головой гриффиндорки, постепенно превращался в образ. Гермиона знала, в какой образ соберётся белая пыль.
Она одёрнула руку, но было слишком поздно. Посреди лазарета, окутанного в ночь, стоял облик Драко Малфоя, как всегда с прищуром во взгляде и ленцой в плечах, будто даже в сознании Гермионы он оставался вот таким — делающим одолжение, что появился внутри её головы.
Повисла напряжённая пауза, потому что Макгонагалл напрочь лишилась дара речи. Гермиона знала, о чём та думала намедни: если это ученик школы, ей удастся убедить свою ученицу поговорить с избранником, возможно, тот тоже питает к ней тёплые чувства, она просто не знает, и всё в таком духе. Теперь всем стало ясно, что ситуация действительно безнадёжна.
— Гермиона… — протянула Макгонагалл, переводя глаза на студентку, когда образ слизеринца рассеялся, упав к их ногам, чтобы всё равно оставить после себя неизгладимое впечатление. Так похож на себя самого.
— Всё нормально, — едва выговорила Гермиона, смотря на свои руки. Можно было вообще придумать что-то ещё более нелепое, чем вот такой ответ? — Я не хочу, чтоб это кому-то стало известно. Тем более Гарри с Роном. Они и так… — она вздохнула, подняв глаза.
— Тебе стоит поспать, дорогая, — вклинилась в разговор Помфри. Целительница не была тесно связана с учениками, вряд ли подозревала о ядре личности Драко Малфоя, но даже она прекрасно понимала, что магглорожденная гриффиндорка, влюблённая в слизеринца — это плохой расклад для любой из партий, поэтому её голос тоже звучал вот так. — Пойдём, я помещу тебя в отдельную комнату.
На секунду Гермиона замерла, а потом встала, поняв, о чём идет речь. Несколько отдельных палат для тяжело больных. Конечно, Помфри всегда называла эти комнаты для «пациентов, требующих повышенного спокойствия», но все знали: если кто-то попадал за эти двери — дело плохо.
— Давай я наколочу?.. — спросила женщина, когда Гермиона залезла в немного более просторную кровать в небольшой квадратной комнатке, что ничем не отличалась от интерьера остального лазарета, и положила вещи на тумбу рядом. Вот и от сверчка избавилась без помощи магии.
— Нет, я усну без всяких зелий, — отмахнулась девушка, укладываясь на кровати удобнее и поправляя подушку той рукой, на которой не было никаких цветений.
