Здесь и произошло его знакомство с женщиной, ставшей его судьбой, его роком.

По всей видимости, она принадлежала к обширному племени парижских гризеток. В России подобный тип никогда не существовал. Гризетки были работницы, а не мещанки. Рабочей боевой формой этой армии было простенькое серое платье. За что и прозвали девушек, его носивших, гризетками (grisette, от французского слова gris – «серый»). Селились гризетки в не самых шикарных кварталах. Среди прочего они плотно заселили почему-то не вошедший в городскую черту и оставшийся парижским пригородом холм Монмартр. Впрочем, проживали гризетки и в богатых районах. Не на первых этажах, естественно, а в поднебесье, в мансардах. Их жизнь представляла вполне достойный способ существования женщины в буржуазном обществе. Им были присущи беззаботная веселость, свобода, шалости, но также и чувство самосохранения и чести, чутье опасности и фальши. Добывая себе средства собственным трудом, эти девушки впервые во Франции, да, пожалуй, и в Европе начали строить свою жизнь по собственному разумению и вкусу, в том числе выбирать мужчину – сожителя или супруга. Обыкновенно гризетки становились бескорыстными подругами бедных студентов, художников и поэтов. Зарабатывали эти девушки на жизнь не телом, а делом. Характерно, что Писемский проводил четкую грань между работающими парижанками и девушками «с пониженной социальной ответственностью». Он писал: «Еще в первый мой приезд в Париж были гризетки, а теперь там все лоретки, а это разница большая»[7]. Работали гризетки главным образом цветочницами, модистками и белошвейками и, владея ремеслом, в этом городе выжили. И не просто выжили, а стали одним из примечательных типов блистательного Парижа. У этих барышень водились деньги, поэтому они следили за собой и старались хорошо одеваться. Какое-никакое образование у них тоже было. А хорошим манерам и многому другому они учились в общении с дамами из высшего общества, за обслуживание которых, собственно, и получали свои деньги.

Незнакомка сидела за столиком с пожилой дамой, унылой подругой-наставницей или родственницей-дуэньей, без которой молодым и одиноким особам нельзя было без урона для репутации появляться в общественных местах такого рода. Чрезвычайно привлекательная внешне: белокурая, голубоглазая, стройная, хорошо сложенная, со вкусом одетая, – девушка, разумеется, появилась здесь в поисках богатого покровителя. На фоне живых и пикантных, но чернявых, дурно сложенных француженок она казалась лебедем в вороньей стае.

Возможно, это был ее дебют подобного рода.

Много лет спустя сам Сухово-Кобылин рассказал об этой встрече В.М. Дорошевичу, который тогда же изложил это воспоминание в печати: «Дело происходило при крепостном праве. В одном из парижских ресторанов сидел молодой человек, богатый русский помещик А.В. Сухово-Кобылин, и допивал, быть может, не первую бутылку шампанского. Он был в первый раз в Париже, не имел никого знакомых, скучал. Вблизи сидели две француженки: старуха и молодая, удивительной красоты, по-видимому, родственницы. Молодому скучающему помещику пришла в голову мысль завязать знакомство. Он подошел с бокалом к их столу, представился и после тысячи извинений предложил тост: “Позвольте мне, чужестранцу, в вашем лице предложить тост за французских женщин”. В то “отжитое время” “русские бояре” имели репутацию. Тост был принят благосклонно, француженки выразили желание чокнуться, было спрошено вино, Сухово-Кобылин присел к их столу, и завязался разговор. Молодая француженка жаловалась, что она не может найти занятий. “Поезжайте для этого в Россию. Вы найдете себе отличное место. Хотите, я вам дам даже рекомендацию. Я знаю в Петербурге лучшую портниху Андрие, первую – у нее всегда шьет моя родня. Она меня знает отлично. Хотите, я вам напишу к ней рекомендательное письмо?” Сухово-Кобылин тут же в ресторане написал рекомендацию молодой женщине…»

Так довольно прозаично описал драматург свое давнее знакомство с той, которая стала любовью всей его жизни.

Девушка, которую звали Луиза Симон-Деманш, действительно оказалась модисткой. Все ее состояние составлял небольшой гардероб с недорогими туалетами, 400 франков наличностью и скромное жилище.

Дневниковые записи Александра при всей своей лапидарности более эмоциональны и передают то состояние «электричества», которое всегда так его возбуждало. Он записывал: «Я провожаю Луизу до дому – она меня не пускает к себе. Скорый визит – intimité (близость)». Все по правилам: в первый раз отдаются только женщины легкого поведения; падение откладывается до следующей встречи. Да, похоже, здесь и не было расчета: мог ли не понравиться искушенной парижанке «русский принц» – высокого роста, с горделивой осанкой, темноволосый, смуглый, с красивыми, удлиненного разреза карими глазами.

Обоим было по 20 с небольшим лет, и они сразу ощутили, кроме естественного влечения необычайное созвучие своих душ и желаний. Ничто не имело значения: разность национальности, происхождения, воспитания, образования, культуры, общественного положения – существовали только он и она. Кроме непреодолимого чувственного влечения, обнаружилось еще множество других сильных и сладких притяжений. Они подошли друг другу как смычок к скрипке, как ключ к замку, как клинок к ножнам… Самым важным оказались их молодость и красота, их непреодолимая тяга друг к другу.

Молодые люди жили своей страстью, одухотворенной самой атмосферой Парижа. Александр водил Луизу по своим любимым местам, удивляя ее прекрасным знанием города. Часто они посещали дешевые бульварные театрики, где место в партере стоило всего два франка и где на афишах стояло неизменное добавление: «Шутка, пародия, шарж». Оба они любили эти веселые балаганы, куда приходилось с бою брать билеты в кассах. Привилегированному «Одеону», куда ездили пэры Франции и королевская фамилия, русский аристократ предпочитал шумное веселье Вандомской площади, где каждый вечер под шарманку и фейерверки разыгрывался народный фарс. Влюбленные посещали театр «Жимназ» на бульваре Бон-Нувель, где ставились комедии Эжена Скриба, театры «Гете», «Водевиль», «Варьете» на бульварах дю Тампль и Монмартр, где блистал комик-виртуоз Пьер Левассор и где бесподобный, по мнению Александра, Мари Буффе, рассыпаясь в ужимках и восклицаниях, заставлял толпу в одну минуту рыдать и содрогаться от смеха.

Часы и дни, проведенные вместе, обнаружили такое сходство мыслей, чувствований и взглядов, что казалось, будто русский дворянин и французская простолюдинка буквально созданы друг для друга. Но наступило время возвращаться в Гейдельберг. Дисциплинированный Александр считал необходимым закончить свое философское образование. Расставание было тяжелым для обоих любовников. Оно грозило разлукой навсегда – молодой аристократ должен был вернуться в Россию управлять огромными имениями семейства.

Но только если чего-либо не желают, ищут причины; если хотят – находят способы. Александр желал со всей неудержимостью своей натуры и отыскал способ очень простой и действенный – уговорил Луизу приехать в Россию, обещая устроить ее будущее. Под слезы и уверения в вечной преданности любовники расстались, надеясь на скорую встречу. Не стесненный в средствах Сухово-Кобылин оставил подруге тысячу франков «на дорожные издержки».

Утром 6 октября 1842 года в каюте первого класса парохода «Санкт-Петербург» в столицу Российской империи из Гавра прибыла 23-летняя голубоглазая француженка Луиза Симон-Деманш.

Практичность, свойственная французской нации, у нее была одушевлена авантюрной жилкой. Иначе, получив от возлюбленного немалую сумму, она могла бы некоторое время безбедно существовать на эти деньги или пустить их в рост, а не отправляться в рискованное путешествие в страну снегов и медведей. Но ее вела любовь и, конечно, письма Александра – любовники не могли не обмениваться посланиями, в которых изливали чувства и строили планы на будущее.