Литературные салоны, как правило, объединяли единомышленников. Эти литературные сообщества оказали большое влияние на развитие русской культуры. В них создавались литературные кружки, объединения, впервые читались вслух произведения, которые при существовании царской цензуры появлялись на бумаге много позже (например, «Горе от ума»). Центром притяжения такого салона чаще всего являлась незаурядная просвещенная женщина.
Александр Васильевич вспоминал позже о своей матушке с восхищением: она была «женщиной среднего и даже малого роста, но эта малость была кажущаяся и происходила от необыкновенной пропорциональности тела… Она имела очень черные волосы, проницательные глаза, прекрасный правильный нос и несколько толстоватые губы. Она была очень хороша собой!!! Ее храбрость была неустрашимость мужчины. Она ничего не боялась и никогда не пугалась». Ее старшая дочь Елизавета Васильевна Салиас рассказывала: «Матушка любила одеваться по моде, танцевала замечательно прелестно, любила театр и не упускала случая потанцевать и взять ложу». Современник характеризовал Марию Ивановну как «кряж и кремень», вспоминая, что «она и в зрелые лета сохранила своеобразную красоту и способность очаровывать, в девичестве же просто слыла красавицей, но в обе поры имела характер мужской: с возрастом пристрастилась к сигарам, а в юности объезжала лошадей и любила ружейную охоту».
Крестьянин родового поместья Кобылинка Прокофий Пименов, который состоял у Александра Сухово-Кобылина в кучерах, хранил крепкую память о его маменьке: «Дралась сильно. Крепостные ее ненавидели; бывало, выедет из ворот, поскачет по пожити, так говорят вслед: “Ну, едет татарка!..”» «Более странного сочетания образованности и самых диких крепостнических привычек не случалось мне встречать на моем веку», – писал Е.М. Феоктистов и далее рассказывал, как, нахлестав по щекам гувернанток, надавав оплеух горничным и лакеям, «она закуривала сигару и усаживалась на диван с французским переводом Шеллинга в руках».
В семье Сухово-Кобылиных было двое сыновей и три дочери. После первого ребенка, умершего во младенчестве, родилась дочь Елизавета, затем 17 сентября 1817 года – герой нашего повествования, старший сын Александр. Он появился на свет не в Москве, как часто пишут в биографических справках, а в имении Сухово-Кобылиных – селе Воскресенском Московской губернии. В 1819 году родилась Евдокия, а следующим стал Иван Васильевич (1820–1842), «больной ребенок», о котором почти нет упоминаний в семейной переписке и документах – по-видимому, он был умственно отсталым. Последней, младшей дочерью стала Софья (1825 – 25 сентября 1867). Прекрасная мать, Мария Ивановна тем не менее относилась к детям по-разному. «Я не была любимая дочь, – горько констатировала Елизавета Васильевна, – она любила без памяти особенно сыновей, поменьше сестру мою Душеньку», жалела слабую здоровьем Сонюшку.
Александр, безусловно, был светом в окошке для Марии Ивановны. Рожденный в сентябре, под созвездием Девы, он оказался типичным представителем земной стихии. Главным качеством, присущим представителям этого знака, является любовь к порядку и системности, аналитический склад ума, четкое планирование не только своего дня, но и всей жизни. Эти качества вполне проявлялись в Александре и делали его невероятно целеустремленной личностью. Он не прощал ошибок и оплошностей не только другим людям, но и себе. Как всем, родившимся под созвездием Девы, ему был важен комфорт, он ценил роскошь и достаток, хорошую еду, удобства, одежду; его восхищал материальный прогресс. К сильным чертам, дарованным ему звездами, можно отнести интеллектуальность, последовательность и верность своим идеалам – это очень ярко проявилось в характере Сухово-Кобылина впоследствии. Родившиеся под созвездием Девы способны принимать важные решения и брать на себя ответственность. Они очень тяжело переживают собственные неудачи и неспособны смириться с поражением. Их слабой стороной является неумение прощать чужие ошибки. Под этим осенним созвездием появились на свет такие известные личности, как королева Елизавета Английская, Людовик XIV, Савонарола, кардинал Ришелье, Ротшильд, Лев Толстой, Фенимор Купер, Гёте, Метерлинк и многие другие.
Будущий драматург пришел в этот мир в то время, когда Россия залечивала раны нашествия Наполеона, когда еще не успели стереться из памяти события Отечественной войны 1812 года. Пушкину в это время было восемнадцать лет, будущему кумиру Александра Николаю Гоголю – восемь, другому предмету его восхищения, А. Грибоедову, до страшной гибели в Тегеране оставалось двенадцать лет, и еще восемь лет должно было пройти до восстания декабристов. Он жил в эпоху бурных потрясений и перемен – но напрасно было бы искать его имя среди бунтарей и прогрессистов. Во все периоды своей жизни он оставался верным легитимной монархии.
Сухово-Кобылины жили в центре Москвы. Пушкин писал: «Там пребывало богатое неслужащее боярство, вельможи, оставившие двор, люди независимые, беспечные, страстные к безвредному злоречию и к дешевому хлебосольству».
«Дом, доставшийся по наследству отцу моему (Бол. Харитоньевский пер., 8, сохранился поныне), – вспоминала старшая сестра Александра, Елизавета, – был каменный, старинный, с сенями, построенными сводами и каминами нижнего этажа под сводами. Он был темен, комфортабелен, и если бы был отделан по-нынешнему, то считался бы прелестным домом. Он и по-тогдашнему, несмотря на нечистоту стен, весьма обшарпанных… считался барским домом. Он находился в Харитоньевском переулке, близ Чистых прудов. Теперь этот квартал заброшен, тогда он был сен-жерменским предместьем Москвы. Все знатоки фамилий жили близко от Чистых прудов, имели дома на Покровке, Разгуляе, Басманной и Мясницкой. Наш дом стоял посреди огромного двора, из которого в наше время даже в Москве выкроили бы два двора и два сада. Передний двор отделялся от улицы черной решеткой и двумя каменными столбами со львами на веревках; задний двор огромный, он не мог быть запираем и завален огромной конюшней, огромным сараем для экипажей и огромной складкой дров на зиму. Среди него оставалось еще огромное, пустое место, на котором для нас, детей, выстраивали зимой довольно большую ледяную гору».
Прислуживали в доме «10 невинных и полудиких горничных и, по крайней мере, 12 косолапых, совершенно уже диких лакеев». Кроме того, штат прислуги включал экономку, барскую барыню, кухарок, повара, кучеров, конюхов и пр.
Как только начинал таять снег, собирались в подмосковное имение «Воскресенское, отстоявшее от Москвы на 25 верст. Описать Воскресенское трудно. Оно осталось в моей памяти, как оазис в пустыне, как Эльдорадо, как блеск маленького земного райка», – продолжает Евгения Тур. «Попытаюсь описать его вам таким, каким, говорят, купил его мой отец в первый год своей женитьбы, таким, каким я помню это имение в мою молодость и детство. Въезжая в имение, вы ехали по широкому [настоящему из щебня] шоссе, [устроенному моим отцом]. Направо вырисовывалась при самом въезде старинная, белая, небольшая каменная церковь. За нею, отделяя ее от сада, находился зеленый овраг и через него – мост из белого камня. За мостом с одной стороны – деревянный домик с зеленой крышей, больница, а с другой – березовая роща. Потом опять вниз, и по сыпучему песку скатишься к реке… Круча была взаправду круча, и спрыгнуть с нее было небезопасно, несмотря на сыпучий песок. Барский двор стоял в глубине полукруглого двора. За ним тянулся Итальянский сад с липовыми аллеями, темными и сырыми, и с широкой аллеей перед самым домом посредине из берез. Березовая роща, как и весь остальной сад, примыкала к реке. За Итальянским садом направо раскинулся великолепный, веселый, роскошный Английский сад, с огромными лугами и довольно большим длинным прудом посредине[3]. Различные деревья украшали его; на краю сада – огромный серебристый затон, над которым была поставлена зеленая скамья. Вообще скамей было вдоволь. Мать моя любила Английский сад и с особенной любовью занималась им. Он примыкал одною стороною к речке, другою – к оврагу, отделявшему церковь, шедшему к Итальянскому саду и к Воскресенской Швейцарии. С другой, [левой], стороны Итальянского сада находились оранжереи, теплицы и грунты: им не было числа. Я забыла гордость моей матери. У ней поспевали вишни в марте, персики в феврале, ананасы в январе, у ней цвели все растения Юга, громадные кактусы (cactus grandiflora), пионные деревья, магнолии величиною с небольшую березу и [злаки] всех пород; словом, в ее теплицах нашлись бы все редкие растения любого ботанического сада. Если мне поможет память, я скажу, что теплиц и оранжерей было не менее восьми или десяти. Всякий подумает, какое надо состояние, чтобы содержать и развивать все это при русском климате, но в то время думалось иначе: “У меня садовники свои, – говаривала мать моя, – заняты нашим лесом, а [в феврале] к Пасхе я продам фруктов Слоеву (известный купец, торговавший в рядах близ Василия Блаженного фруктами) на верные тысячи рублей и больше (тогда считали еще на ассигнации). Тысячи не безделица, а мы продаем только лишние фрукты и оставляем для себя вволю персиков, и вишен, и земляники”».
