Таня, обложившись подушками, вязала Максиму шарф, серый, в черную и красную полоску, но, закончив работу, распускала нитки и начинала заново.

– Разве не видишь, – говорила она, – дни идут, ты мечешься. Все бессмысленно, страшно и темно. Надо что-нибудь срочно предпринять. Увези меня к морю».

– К морю? – рассеянно отзывался воздухоплаватель, и рылся в тумбочке, ища ментоловый карандаш. – Что мы будем делать у моря?

Дата полета ему приснилась во сне, и он сказал, что летит четвертого.

Правда, четвертого июня они поссорились. Леонтьева обвиняла мужа в мистике и просила отложить испытания. Ландо метался по дому, искал капли от нервов. Когда она поняла, что уговоры не помогают, стала просить, чтобы он взял ее с собой:

– Если уж ты так желаешь разбиться, давай сделаем это вместе.

– Очень трогательно, – отвечал Максим, – отличный сюжет. Думаешь, мы войдем в историю? Поговорят и забудут.

Он уже запустил двигатель, когда увидел, что жена идет в его сторону, но как-то неуверенно: шатаясь и будто бы ища руками опору. При этом Максима удивило, что Таня оделась, как на званый ужин: на ней было платье цвета индиго, за спиною, сорванная ветром, болталась шляпа.

Максима охватили плохие предчувствия. Он знал, почему. Таня давно болела опасной формой туберкулеза, и уже больше лежала, чем ходила. Он побежал навстречу и едва успел подхватить ее на руки. Пошла горлом кровь, кожа сделалась желтоватой, как засвеченная фотобумага, ногти посинели, лицо приняло удивленное выражение.

Максим тряс ее за плечи, делал искусственное дыхание, щупал пульс, – тщетно.

Он не знал, сколько времени просидел рядом, гладя Таню по волосам, которые казались приклеенными, как у куклы. Он не мог поверить, что жена умерла, было легче думать, что заснула. Но, осознав, наконец, что это не сон, не обморок и даже не кома, Ландо повел себя, как безумный. Он вытер кровь на ее лице, понес к орнитоптеру, усадил на заднее сиденье, привязал ремнями и взлетел.

Орнитоптер будто бы ждал жену Ландо. Он замахал крылами, послушно оторвался от земли и полетел.

За деревьями начинались предместья, тянувшиеся до самой окраины Мюнхена, а дальше остальной мир.

Ландо сделал несколько кругов над этим миром, который казался ему враждебным, посадил птицу, и вдруг увидел погибших друзей.

Они стояли недалеко от ангара и Фрегата, где они прожили с Таней последние месяцы. Приведения выглядели как в Гатчинской авиашколе – загорелыми, в куртках на меху, в ярких шарфах, кожаных шлемах и в очках, похожих на глаза стрекозы.

Еще не так давно они испытывали русские машины, собранные в Гатчине. Проектировщики, которые не только никогда не летали на самолетах, но даже не видели их, отказывались слушать советы Ландо. Они выполняли приказ, так как империя отказалась покупать аэропланы у братьев Райт, дорого. В итоге деньги были потрачены, аппараты получились несовершенными.

Саша сгорел заживо, впервые поднявшись на биплане-тандеме Шабского – взорвался карбюратор. Василий погиб позже: его, пилота «двенадцатого Лебедя», одного из первых русских бипланов, сбили в бою на Балканах. Иван пролетал дольше других, но однажды его «Вуазен» попал в штопор из-за винта, расположенного за крылом…

Теперь они наблюдали, как Ландо выбирается из орнитоптера.

При виде погибших авиаторов Максим подумал, будто они ему мерещатся.

Он перекрестился, спрыгнул на траву и хотел заняться женой, но тело ее исчезло.

Услышав разговор за спиной, он обернулся и увидел, что невредимая Таня стоит рядом с пилотами, и они держат ее под руки. Все четверо улыбались, словно предстояла вечеринка.

Максим, чувствуя помрачение, стал на коленях просить, чтобы Таню не забирали. Ведь она только что умерла. Саша сказал, что кому как не друзьям теперь позаботиться о ней? Когда они погибли, Ландо тоже заботился об их семьях. Все будет хорошо. Ведь они отправляются не куда-нибудь, а в края приличные, с умеренным климатом и прекрасным ландшафтом, именно в Страну Зеленых Озер, так что Максиму незачем волноваться.

– Перестаньте, ребята, – сказал штабс-капитан, – сейчас не самый подходящий момент для розыгрыша. Мертвые не воскресают.

– Правильно, Макс, – согласился Иван. – Но мы теперь точно знаем, что нет жизни и нет смерти. Есть только условия пребывания сущности в пространстве.

Тут раздалось гудение, и над аэродромом снизился аэроплан с красными звездами на крыльях. Таких аэропланов никогда не видел Максим. Он насчитал восемь моторов!

Перекрывая гудение, из громкоговорителей в подбрюшье гиганта грянуло «Все выше, и выше…». Закрыв собою горизонт, самолет приземлился, оставляя колесами глубокую колею в траве.

«Максим Горький», – прочел Ландо.

Он никак не мог взять в толк, почему на фюзеляже начертано имя этого писателя. Почему, например, не Бунина? Что же касается посадки гиганта на немецком аэродроме, штабс-капитан, перебрав в голове все возможные варианты, остановился на единственном, хотя и маловероятном объяснении: данный «Максим Горький» мог появиться только из будущего.

Самолет между тем остановился у ангара, но пропеллеры вращались, видно экипаж торопился. Ему показалось, что в иллюминаторах мелькают лица. И вправду, дети размахивали красными флажками.

– Постойте же, черт вас подери! – крикнул Максим друзьям. – Что я буду делать без Тани? Если вы в Россию, заберите и меня!

– Извини, – ответил Василий, поднимаясь по трапу и увлекая за собой остальных, – мы не в Россию. А куда едем, тебе нельзя, еще не вышел срок.

Леонтьеву отпевали в русской часовне.

Панихиду служил протодьякон, сын эмигрантов.

Он читал канон с акцентом, изредка косился на немцев, которые крестились по-лютерански. Поскольку немцы не понимали ни слова, они больше внимали убогому хору – трем старухам и двум мальчикам-близнецам, внукам торговца рыбой.

Тускло звонил колокол.

Дома Ландо вытряхнул из шкафа Танину одежду, сложил в бочку, облил бензином и поджег. Зачем-то расколотил чашку с горным пейзажем и надписью «Vergessen Sie Interlaken nicht!»

Потом сделал чисто по-русски: заперся и запил.

По мере выпивания Максим перебил все зеркала в доме, чтобы Таня, если снова появится, не увидела его отражение, не застала врасплох жалкую его фигуру. Отражение ползало на четвереньках и бормотало нечто бредовое. Оно вроде бы приманивало смерть ласково, как домашнего зверька, то обрушивало на нее проклятия.

Максим опустошал одну бутылку за другой, что было в равной степени бесполезно: мало ли по какой причине девушка могла задержаться? Ее могли отвлечь, к примеру, землетрясение 1909 года в Акапулько, гражданская война в Гондурасе, или что-нибудь еще.

Время спрессовалось в одну грязную полосу.

Добравшись до конца этой полосы, штабс-капитан Ландо, наконец, понял, что потерял всё, – и родину, и друзей, и жену.

С кем-то случается и похуже, но родиной его была Россия, друзья лучшими, а жена любимой.

Когда жены не стало, Максиму показалось, что нечего больше ждать, тем более что в смерти ее он обвинил себя. Это нередко происходит с людьми порядочными и чувствительными. Но был ли он, действительно, виноват или так сложились обстоятельства, – кто теперь докажет.

В ангаре над верстаком висела Танина фотография, и Ландо отправился туда.

Жена смотрела куда-то в сторону, дурашливо и равнодушно.

Максиму впервые показалось, что он выпал из потока событий.

Вроде бы он пил не больше трех суток, а на самом деле прошло три месяца и семнадцать дней. После того, как закончились деньги, а значит, и шнапс, штабс-капитан Ландо обнаружил, что похудел, оброс, зубы сделались гнедыми от табака, ладони опухли.

Он отыскал зеркало, побрился, обрезал лохмы. Потом под душем тер себя мочалом яростно и долго. И чем больше земной воды выливалось на него, тем отчетливей он осознавал, что никаких перемен он, скорее всего, не дождется, и надо как-то жить.

Российская Федерация, Москва, наши дни