На этот раз автопортрет получился живым! Евгению казалось, что он вот-вот заговорит знакомым голосом Евгении, глубоким, как цвет черного бархата… но портрет молчал. Тишина угнетала с каждым днем всё сильнее. Художник перестал спать по ночам, а днем никак не мог сосредоточиться на работе, вдохновение покинуло его. Он ходил взад-вперед по мастерской, то и дело бросая взгляды на портрет, а иногда застывал перед ним, будучи не в силах оторвать глаз.

В одну из бессонных ночей он решил, что наденет синее платье в последний раз, ведь ему просто необходимо узнать, что о портрете думает Евгения! Да и ей самой, возможно, хочется высказаться, было бы невежливо лишить ее этого права! Художник вновь чисто выбрил лицо, облачился в ставший таким привычным наряд и подошел к зеркалу…

– А я было подумала, что тебе удалось убежать от собственной тени! – голос Евгении вдребезги разбил ненавистную тишину. – Я вижу, наш с тобой портрет закончен! Ну, что сказать… Ты ведь и сам знаешь, что это лучшее, что ты создал!

Художник вытер вспотевший лоб. Мысли, которые еще минуту назад он намеревался облечь в слова, скукожились, как увядшие цветы. Всё, на что он оказался способен, это смотреть на женщину не отрывая глаз. Темно-синий шелк оттенял её бледную кожу, и она светилась, как луна на вечернем небе. У Евгения сводило пальцы от желания прикоснуться к нежной шее, к едва заметным ямкам над ключицами, скользнуть ладонью вниз, под шелковый ворот…

– Кстати, тебе больше незачем надевать парик, – сказала Евгения и распустила косы. Ее живые настоящие волосы упали на плечи. – Да и платье мое тебе совсем не к лицу. В следующий раз хочу видеть тебя мужчиной.

Улыбнувшись на прощание, Евгения развернулась… и ушла! Перед художником осталось пустое бездонное зеркало, которое выглядело как темный дверной проем и больше ничего не отражало.

Этой ночью Евгений ни на минуту не сомкнул глаз, его поочередно терзали то страх, то вожделение. Наутро он решил, что больше никогда не подойдет к зеркалу, и набросил на него покрывало. Прошло еще три мучительных дня, а к концу четвертого страстное желание увидеть Евгению победило все опасения. Перед пока еще занавешенным зеркалом художник накрыл скатертью стол и поставил на него вазу со свежесрезанной веткой лилии, блюдо с фруктами, бутылку белого вина и пару бокалов. Как велела его «вторая половина», он не стал бриться, надел чистую сорочку и сюртук. Дождавшись ночи, зажег свечи и сбросил покров с зеркала.

Поначалу оно лишь отразило край стола и сидящего за ним бледного Евгения, но, спустя минуту, образ молодого мужчины словно накрыла плотная тень. Она всё больше сгущалась, пока не стерла совсем его изображение. В следующий момент из зеркальных глубин раздался звук приближающихся шагов.

В этот раз Евгения была облачена не в привычное синее, а в темно-серое платье с сиреневым отливом. Глаза её тоже поменяли оттенок с орехового на густо-карий, цвет обжаренных кофейных зёрен. Женщина выглядела раздраженной.

– Хм, лилия… Цветок двойственности, знак противоположных начал… Символично. Но в твоем доме она пахнет как испуганная собака, а пламя свечей колеблется от твоих сомнений. Позволь дать тебе совет: не пытайся держать дверь открытой и запертой одновременно!

– Прости. Мне нужно было время, чтобы распутать собственные мысли.

Евгения сорвала один из цветков и воткнула его в волосы.

– Прощаю. С одним условием. Обещай, что больше не будешь скрываться от меня. Разве ты не знаешь, что играть в прятки с самим собой невозможно, даже в самой темной комнате!

Вслед за обещанием Евгений подал женщине руку и помог выйти из зеркального проема. Руки его дрожали, и, наливая вино в бокалы, он расплескал его. Наблюдая за полетом капель, он удивился тому, что они движутся слишком медленно: вместо того, чтобы упасть, капли, словно прозрачные мотыльки, закружились по комнате. Несколько мотыльков все же приземлились на рукав женщины, тут же растворившись в волокнах серого шелка.

Евгения сделала несколько глотков и, поставив бокал обратно на стол, подошла к мужчине. Так близко, что художник почувствовал запах ее духов и увидел крошечную винно-красную родинку на левом ухе. Такая же родинка на том же самом месте, только справа, была и у Евгения. Духи пахли лесными травами и озерной водой. Цветок лилии упал к ногам, и тут же был погребен под тяжелыми складками платья…

Все еще сомневаясь в реальности происходящего, художник робко прикоснулся к плечу женщины. Кожа её была белой и прохладной, как туман. Тело женщины с чуть плосковатыми, но высокими и идеально круглыми грудями, с узкими бедрами и по-мужски выпуклыми ягодицами могло бы показаться кому-то не слишком женственным, но Евгений увидел в нем верх совершенства. Он провел пальцами по линии ключицы, прикоснулся к знакомому на ощупь маленькому полумесяцу шрама под ребрами справа от пупка. Конечно же, у Евгения был точно такой же слева. Женщина была чуть ниже мужчины, она приподнялась на цыпочки, обвила руками его шею и поцелуем, глубоким и влажным, заставила окончательно забыть обо всех сомнениях…

Наутро, проснувшись, Евгений некоторое время не решался открыть глаза. Он думал о том, что открыв их, возможно, не обнаружит рядом ни своей любовницы, ни каких бы то ни было следов прошлой ночи. Но прежде, чем что-либо увидеть, он почувствовал приближающийся озерный аромат, а затем прикосновение губ, уже не таких алчных, как вчера, а мягких, как подтаявшее сливочное масло. Ответив на поцелуй, Евгений понял, что расстаться с этой женщиной было бы для него так же противоестественно и невозможно, как расстаться с самим собой.

В этот же день Евгений разбил зеркало, в котором впервые увидел себя в женском платье, чтобы его прекрасный двойник остался с ним навсегда. Хрустальный смех Евгении эхом повторил звон стекла… Женщина и не думала уходить, она-то с самого начала хорошо знала, что уйти можно от кого угодно, но только не от собственного «я».

Никогда раньше не испытывал художник подобного блаженства, необъяснимым образом к его ощущениям добавлялись и ответные ощущения женщины; он чувствовал всё за двоих и понимал, что с Евгенией происходит то же самое. Совокупляясь, их тела будто развоплощались, разделялись на миллионы частиц, а затем, перемешавшись, эти частицы снова формировали два тела – две части одного целого.

То же самое раз и навсегда произошло и с их душами. Мужчина и женщина никогда не ссорились и не причиняли друг другу боль, это было бы просто невозможно, ведь каждый из них понимал другого так же хорошо, как самого себя. Они часами могли сидеть молча, переглядываясь и беседуя мысленно. Им легко было угождать друг другу, так как оба прекрасно знали о своих желаниях и настроениях. Всё время они проводили вместе, как два цветка-близнеца, выросшие из одного стебля, но им никогда не случалось наскучить друг другу, точно так же ни один человек не может надоесть самому себе. Поэтому Евгений и Евгения были в полной мере счастливы и преданно любили друг друга до самой смерти.

Вы спросите, умерли ли они в один день? А могло ли быть иначе?

Агриппина была так хороша, что стоило ей появиться в обществе, как у мужчин моментально вырастали волчьи когти и драконьи хвосты, а у женщин подламывались каблуки и вылетали шпильки из волос. Желто-зеленые глаза Агриппины чуть заметно косили, это делало её лицо по-детски наивным и только усиливало притягательность. Линия рта, всегда приоткрытого, вызывала у глядящих на женщину ноющую утробную тоску, потому что было совершенно ясно, что этими губами нельзя насытиться, даже если будешь целовать их непрерывно всю оставшуюся жизнь.