Музыка смолкла, затем Елизар услышал приближающиеся шаги, и дверь открылась. Первым, что он ощутил, был запах жасмина, который каким-то чудом мгновенно загасил раздражение Елизара, как свечу. Когда дверь открылась шире, свет из окна, что располагалось напротив двери в глубине дома, обрисовал женский силуэт. При виде его Елизар тут же позабыл, зачем пришел.

Ничего прекраснее этих пропорций, линий шеи и плеч, наклона изящной головы он не видел никогда. Уличный свет со стороны открытой двери не достигал женщины, и силуэт её был нечетким: его густо-синий цвет растворялся в молочно-золотом мареве, но это только усиливало волшебство. Сделав шаг в сторону, она предложила Елизару войти. Когда дверь закрылась, он перестал видеть хозяйку, но теперь еще острее ощутил её близость, тепло и жасминовый аромат, исходившие от неё…

Исидора смотрела на вошедшего мужчину и чувствовала, как краска заливает её лицо. Она знала об этом человеке и часто видела его проходящим мимо её окон. Сейчас пристальный взгляд его голубого глаза охватывал Исидору всю целиком, с головы до ног, в то время как немигающий зеленый глядел куда-то сквозь. Ей было известно, что настройщик почти слепой, и все же казалось, что он прекрасно видит её, причем со всех сторон одновременно.

Исидора почти не выходила из дома, во взглядах людей она привыкла ловить отчуждение, жалость и даже брезгливость, и давно уже любому общению предпочитала одиночество. Она видела, что её врожденный дефект – лишенные пигмента бледные пятна, расползшиеся по смуглому лицу, шее и рукам – заставляют окружающих отводить глаза при разговоре и мешают им думать о чем либо, кроме ее уродства. Настройщик глядел на Исидору иначе, ни один мужчина никогда раньше не смотрел на неё с таким растерянным восхищением. Он начал было говорить что-то о нотах и клавишах, но смешавшись, снова замолк.

– Вероятно, вам режут слух звуки моего рояля… Я знаю, он не просто расстроен, он убит горем и кричит, как раненая птица. Боюсь, это невозможно починить.

– Мне бы очень хотелось попробовать. Если позволите…

Голос у женщины оказался глубоким и немного шероховатым, такое звучание свойственно людям, привыкшим подолгу молчать. Елизару захотелось любой ценой исправить всё, что было сломано и в доме женщины, и в ней самой. За считанные минуты он полюбил эти совершенные очертания, этот голос и волнующий запах жасмина.

Позже, когда Елизар впервые коснулся Исидоровых рук, лица, грудей, он едва не задохнулся от счастья.

– Знаешь, моя кожа… – прошептала она перед тем, как скинуть с себя платье, но Елизар не дал ей договорить.

– Твоя кожа идеальна, она мягче и глаже шелка…

Привыкшая к своему маленькому бирюзовому дому, Исидора не хотела покидать его, и Елизар, не желавший покидать Исидору, остался вместе с ней. Его чуткие руки умели настроить тело Исидоры не хуже любого музыкального инструмента и заставить его петь. Елизар вернул звучание старому роялю, научил Исидору смеяться и замечать то, что способны замечать только влюбленные. По вечерам вино в их доме говорило стихами, а утром чайник сочинял и высвистывал сонаты. Часы начали опережать время, жасмин, не успевая отцвести, тут же снова покрывался белыми пахучими цветами.

– Если бы к тебе вернулось зрение, ты бы меня разлюбил, – как-то сказала Исидора.

– Думаю, я вижу тебя гораздо лучше, чем все остальные. Зрячим обилие деталей часто мешает оценить главное.

Через год у Елизара и Исидоры родились две девочки-близнецы, а еще через месяц скончалась Елизарова мать, и супруги решили перебраться в более просторный дом Елизара. Ксения и Павлина появились на свет с черными кудрями, как у отца, и белыми пятнышками на коже, как у матери. Девочки унаследовали материнский недуг, но у каждой из них было всего по одному небольшому пятну: у Ксении оно браслетом охватывало правое запястье, у Павлины – украшало левый висок, чуть наползая на бровь и делая кончик её совсем белым. Если бы не эти метки, сестер никто не смог бы отличить друг от друга.

Исидора решила, что расположение пятен – это подсказка свыше: сила Ксении – в ее руках, а Павлины – в голове. Когда девочки научились, не проливая, есть суп ложкой, Исидора принялась учить их игре на рояле, а заодно женским ремеслам и премудростям. Позже она часто повторяла им то, что когда-то ей самой говорила мать: «Если в доме звучит музыка и цветёт жасмин, когда-нибудь в дверь непременно постучится тот, кто не сможет уйти».

Очень скоро предположения Исидоры о талантах детей оправдались. Обе сестры обладали удивительным музыкальным даром. Фортепианная игра Павлины не была виртуозной, но девочке удавалось создавать чудесные мелодии, она слышала еще не написанную музыку и могла мысленно, не касаясь инструмента, довести её до совершенства. Ксения не умела сочинять, но зато прекрасно чувствовала, как и подобает близнецу, сочинения сестры, а руки Ксении так хорошо их исполняли, будто клавиши инструмента были продолжением ее пальцев. Для Елизара ничего не было прекраснее вечеров, когда после ужина Ксения и Павлина садились за рояль, а Исидора устраивалась рядом с мужем. Положив голову на колени жены, Елизар слушал чудесную музыку, пока не начинал дремать.

Когда дочери выросли и обзавелись собственными семьями, они продолжали устраивать музыкальные встречи в родительском доме, хотя и не так часто, как раньше. В один из таких вечеров, сидя рядом с женой, Елизар задремал и больше не проснулся.

После похорон Исидора продолжала слышать голос мужа и, если в доме никого больше не было, беседовала с ним. Когда же его голос надолго замолкал, Исидора вспоминала, что мужа больше нет, и пыталась унять тоску мыслью, что его смерти можно только позавидовать, ведь Елизар умер от счастья!

Рояль постепенно терял чистоту звучания, но Исидора никому не позволяла трогать инструмент. Она говорила, что рояль просто оплакивает их общую утрату, и верила, что когда-нибудь Елизар, услышав его нестройные звуки, снова постучит в дверь…

Как-то ночью Исидору разбудили знакомые шаги, доносившиеся с чердака, где Елизар когда-то давно устроил себе мастерскую. Исидора поднялась по лестнице и прислушалась. Отворив дверь, она позвала мужа, но никто не откликнулся.

Наутро женщина снова поднялась на чердак и, впервые после смерти мужа, решила сделать в мастерской уборку. Нет, она не собиралась ничего выбрасывать или менять местами, Елизару бы это не понравилось, но подумала, что стереть пыль и удалить паутину не помешает.

На одной из полок, позади бутылок с красками и лаками, Исидора обнаружила продолговатый сверток. Развернув побитую молью шерстяную ткань, женщина увидела стрелу с синим опереньем, шестигранным наконечником и надписью на древке: «Primus ex quinque». Женщина в изумлении опустилась на табурет и долго вертела стрелу в руках, пытаясь найти объяснение своей находке.

Дело было в том, что четыре точно такие же стрелы когда-то давно нашли приют в ящике рассохшегося комода в подвале старого бирюзового дома. Исидорин отец, который обожал свою печальную, «помеченную слезами ангелов» дочь и хотел вырастить её сильной телом и духом, в день тринадцатилетия подарил ей настоящий лук и колчан с шестью пронумерованными стрелами. Стрелять Исидора так и не научилась, стрелы летели совсем не туда, куда целилась девочка. Одна из них, первая из пятерки, улетела слишком далеко в лес, да так и не нашлась. Исидора и искать не стала. Не по душе ей была стрельба, больше всего на свете девочке хотелось научиться играть на фортепиано: музыка была единственным, что развеивало грусть и делало Исидору счастливой. В конце концов, накопив достаточно денег, отец купил дочери рояль…