«Искать можно что угодно, но найти удаётся далеко не всё». Эта мысль, округлая и легкая, как мыльный пузырек, явилась Агате, когда той исполнилось пять лет три месяца и семнадцать дней. Агата пока не знала, что делать с этой новорожденной мыслью, но решила, что она непременно пригодится ей в будущем, и сохранила мысль. Позже, доставая её из специально отведённого выдвижного ящичка, девочка играла с ней как с куклой, баюкая или наряжая в красивые оборочки-слова. Наигравшись, снова клала на место.

И только когда Агата оставила за плечами пятнадцать лет, она обнаружила, что у знакомой мысли неожиданно вырос длиннющий хвост. Да и сама мысль перестала быть воздушной, она затвердела и покрылась чешуёй. Агата положила хвостатую за пазуху и решила, что настало время отправиться на поиски того, что найти проще простого, а заодно попробовать найти то, что найти невозможно. Ведь если никогда не пытаться увидеть невидимое, то так и не вырастишь даже третий глаз, не говоря уж обо всех остальных. Агата слышала, что каждый человек рождается с семью глазами. Только два из семи открываются сразу, остальные малы, не больше пшеничного зерна, и незаметны до поры до времени. Ещё Агата знала, что не всем хватает жизни, чтобы дождаться, когда созреют и откроются все семь глаз. Кое-кто так и остаётся двуглазым до конца своих дней, бредя по жизни, как полуслепой несмышленый котёнок.

Агата заранее присвоила каждому из её глаз имя, соответствующее дню недели. Те, что открываются при рождении и считаются зеркалами души, Агата назвала Понедельником и Субботой. Те, что спрятаны в ладонях, – Вторником и Пятницей. На четыре дюйма ниже пупка, прямо над темным пушистым треугольником, скрывается Среда, в ложбинке между грудями – Четверг. А тот, что зреет во лбу чуть выше переносицы, – Воскресенье. Говорят, он открывается последним, но почему так происходит, Агата не ведала.

Приняв решение покинуть дом, девушка дождалась понедельника, так как это был её любимый день недели, сложила в рюкзак одеяло, пару запасных башмаков, хлеб и воду на первое время, в один из карманов бросила горсть орехов, в другой – мешочек с сушеным зверобоем, который спасает от любых недугов и колдовства, и отправилась куда глаза глядят, точнее, направо, куда глядел глаз с соответствующим дню недели именем.

Три первых дня не принесли никаких находок, но, едва перешагнув из четверга в пятницу, девушка повстречала молодого шелковолосого путника, который тоже отправился на поиски всего подряд. Юноша назвался Савелием. Ему, как и Агате, было все равно, куда идти, поэтому оба решили, что им по пути. Это случилось рано утром, а ближе к вечеру, когда молодые люди остановились на ночлег в заброшенном доме на краю деревушки у реки, Агата вдруг почувствовала легкий зуд на коже в нижней части живота. Девушка не придала этому значения, все её мысли были направлены на нового знакомца. Заняться было особо нечем, и Агате вдруг пришло в голову, что неплохо было бы наконец-то узнать, в чем заключается разница между мужчиной и женщиной, о которой она была наслышана. Агата спросила об этом у Савелия и увидела, как покраснели его уши.

«Вот-вот произойдёт что-то важное», – эта мысль осенила девушку, когда, поужинав хлебом и дикими сливами, попутчики улеглись на пахнущий пылью и старческой мудростью ковёр из овчины. Агате мучительно захотелось потрогать то загадочное мужское место, которое она много раз представляла себе то в виде продолговатой, причудливо закрученной морской ракушки, то похожим на лиловый упругий цветок банана.

– Можно посмотреть на твои соски? – вдруг спросил юноша.

Агата кивнула и подняла рубаху, обнажив свои внезапно заострившиеся и вытянувшиеся навстречу мужским пальцам груди.

Когда Савелий коснулся их, Агата ощутила, как между ног её стремительно набухает непонятно откуда взявшийся бутон, и она раздвинула бёдра, чтобы дать ему раскрыться.

Всю эту ночь и ещё тридцать девять ночей они изучали тела друг друга, трогали, мяли, нюхали и вылизывали каждую вмятинку и каждую выпуклость. В перерывах между ласками Савелий чинил крышу дома, а Агата украшала их новое жилище венками из цветов и трав, варила сливовое варенье и пекла лепешки из лебеды. Так продолжалось до тех пор, пока на сороковой день у Агаты не открылся глаз над лобком. В отличие от двух других, орехово-карих, этот был фиолетовым, как небо после заката. Савелий, однако, не замечал его, и Агата поняла, что её лиловый глаз может быть виден только ей самой и ещё, наверное, тому, у кого он тоже созрел и открылся.

– Мне пора идти дальше, – сказала Агата.

Савелий пытался её удержать, ведь он был уверен, что они оба нашли то, что искали.

– Когда у тебя всего два глаза, то тебе не увидеть ничего дальше носа, даже если твои глаза красивее и ярче звезд! – Агата поцеловала Савелия в слезы и ушла.

Идя на запад, как подсказала ей её детская хвостатая мысль, время от времени девушка встречала на своём пути мужчин, но каждый раз, помогая утолить голод их плоти, она убеждалась в том, что все они устроены примерно одинаково. Своим третьим женским глазом Агате удавалось видеть направленные на неё мужские мысли. И у безусых юнцов, и у тех, чьи волосы уже посеребрила луна, мысли были похожими: короткими и гладкими, как белые мясные червячки.

Свою же заповедную мысль, которая вытянулась змейкой, Агата теперь носила в виде ожерелья, которое оборачивало её шею двойным кольцом.

Разочаровавшись в безглазой мужской любви, Агата решила отправиться в большой город, на извилистых улицах которого можно найти то, чего не встретишь на прямой дороге без развилок. В первую же ночь, которая застала её у городских ворот, девушка увидела во сне еще одну Агату со светящимися ладонями. Прикоснувшись к двойнику обеими руками, Агата ощутила тепло в своих собственных ладонях, сначала в правой, а затем в левой. Другая Агата рассмеялась и сказала: «Твой ум всегда будет бежать вслед за твоей интуицией, поэтому твой четвёртый глаз откроется на правой руке». Наутро, чтобы сон не пропал впустую, Агата слепила его из глины и завернула в листья лопуха. Теперь она каждый день смазывала правую ладонь душистым маслом руты и бродила по городу в поисках новых открытий.

Наконец на улице Святого Иеронима она встретила художника, при виде которого её правая ладонь зачесалась. Рука, в которой художник держал кисть, светилась так же, как ладони двойника Агаты из памятного сна. Этот свет проникал на холст через кисточку и рождал мир, который был и прекраснее, и страшнее реального.

– Научи меня рисовать, – попросила Агата. – А за это я подарю тебе свой глиняный сон или мешочек сушеного зверобоя. Ничего другого у меня нет.

Ей понравились мысли художника, они напоминали высокие деревья, отражавшиеся в сине-зеленом глубоком омуте. Агате тоже захотелось отразиться в этой темной бездонной воде.

– Многие и снов не имеют, так что тебе ещё повезло. Сон твой возьму: чужие сны для художника как редкая приправа для повара. А зверобой оставь себе, это женская трава, мне она ни к чему. Научу, если ты согласна начать с мытья кистей и растирания камней. Только так ты сможешь ощутить тот драгоценный момент, когда гусеница твоего творчества превратится в бабочку.

– Согласна.

Агата была прилежной ученицей. Не прошло и пяти лет, как она уже умела ловить тот короткий миг, когда красный цвет в своём апогее вдруг превращается в синий, а желтый сбрасывает своё имя, перестав в нем помещаться. Когда пальцы Агаты перестали чувствовать кисть, ставшую невесомым продолжением её мыслей, на правой ладони молодой женщины образовалась выпуклость величиной с орех-пекан. Вскоре из неё вылупился красивый янтарный глаз.

– Больше я тебе не нужен, – сказал учитель, увидев оранжевый свет. – Если хочешь вырастить следующий, пятый глаз, ты должна попробовать на вкус все семь смертных грехов. Потому что только из твоих собственных ошибок может произрасти мудрость.