«Если разгадать, какая буква таится в каждой песчинке, можно прочесть великую, постоянно меняющуюся книгу пустыни. Но приблизиться к познанию внешнего мира не удастся, пока не научишься понимать язык, на котором говорит твоя собственная душа», – так думал Евгений, живописец, которого называли мастером, читающим лица. Он был успешен, красив и любим женщинами. Сам Евгений тоже любил женщин, но скорее всех сразу, чем каждую по-отдельности. Ему никогда не удавалось по-настоящему увлечься женщиной, а сам он, как ему казалось, всегда оставался ими непонятым. Впрочем, с мужчинами ему тоже было непросто находить общий язык. Евгений смотрел на мир не так, как остальные, он не делил людей на мужчин и женщин, на умных и глупцов, на добрых и злых… В каждом человеке ему виделось единственное в своем роде сочетание качеств и еще неповторимая тайна, которую, как ни старайся, невозможно разгадать до конца. И все же для Евгения ничего не было увлекательней попыток разгадать, ему нравилось наблюдать и замечать в человеческих лицах то, чего не видели остальные. Наверное, поэтому, оставаясь одиночкой, он был лучшим портретистом в округе и, вдобавок ко всему, – превосходным учителем.

– В каждом человеке живут и мужчина, и женщина, у каждого из нас есть свои собственные война и мир. Чтобы получился хороший портрет, нужно включить в него всё это одновременно, только тогда образ оживёт, – говорил Евгений своим ученикам. – Но высшее мастерство – написать свой портрет, такое под силу только тем, кто сумел, как книгу, прочесть самого себя. При помощи одного только зеркала себя не изучишь. Напротив, дьявольское стекло вводит в заблуждение, показывая нам химеру, перевертыш, дешевую подделку. Оно утаит от нас миллионы наших истинных лиц, оставив лишь то единственное выражение, с которым мы обычно глядим в него. Отражение отличается от самого лица так же, как отпечаток ступни на глине от самой ступни…

Что бы ни говорил Евгений, ему самому никак не удавалось создать автопортрет, который бы его удовлетворил. Когда работа бывала завершена, он не видел в ней ничего, кроме плоской и безжизненной копии собственного лица, хотя и выполненной мастерски. Все, кому художник показывал портрет, хвалили его и убеждали, что он создал очередной шедевр, но Евгения это не утешало. Рассказы о дожде, что прошел в соседней деревне, не помогут, если в твоем собственном саду засуха.

Как-то раз, проходя мимо магазина платьев, Евгений случайно встретился взглядом с самим собой в стеклянной витрине и остановился. Отражение его лица застыло прямо над безголовым манекеном, одетым в сине-фиолетовое платье из тяжелого шелка, создав впечатление, будто платье надето на самом Евгении. Увиденное ошеломило художника, он и не подозревал, что в облике его может быть столько женского. Подчинясь порыву или той особой, внезапно рождающейся силе, которою называют вдохновением, Евгений вошел в магазин и купил синее платье. Также он приобрел парик из черных волос и пару серег с лазуритом. Вернувшись домой, он проколол уши и сбрил бороду и усы. Затем приготовил холст, кисти и краски, надел платье и серьги. Парик заплел в шесть кос и уложил их вокруг головы, как это делали весталки. Усевшись в кресло, художник начал рисовать так, будто перед ним находилось не зеркало, а некая дама, впервые попавшая в его мастерскую. Таким образом, он будто освобождал свой образ от собственных представлений и начинал исследовать себя заново, как совершенно незнакомого человека. Теперь это было делать легко, в женском обличье художник себя не узнавал.

Чтобы «прочесть» модель, Евгений обычно во время рисования вел беседу, задавал вопросы, порой неожиданные, и позирующий, забывая о том, что его рисуют, показывал свои настоящие лица. Художник моментально схватывал малейшие мимические нюансы и привносил их в портрет, придавая лицу выражения разных эмоций одновременно. Поэтому работы Евгения вызывали у зрителя странное ощущение, будто перед ним не холст, а живая персона, которая сама наблюдает и видит всю подноготную. Зритель ловил себя на мысли, что портрет смотрит на него то с любопытством или одобрением, то, секунду спустя, – с осуждением или насмешкой.

Чтобы узнать себя с другой стороны, Евгений к «новой» модели, которую он не долго думая назвал Евгенией, применил тот же метод: он задавал даме вопросы, а она отвечала с той долей откровенности, какую выбирала согласно «собственному» желанию. Иногда она умело уходила от прямого ответа, деликатно давая понять, что вопрос слишком личный. То ли воображение художника помогало созданию образа, то ли образ незнакомки будил воображение, но с каждой сессией модель открывала все больше новых граней своего характера. Помимо прочего, она становилась все более женственной. Поэтому каждый раз Евгению приходилось смягчать на портрете черты, нарисованные в предыдущий день. В конце концов в ее облике уже не осталось ничего от переодетого мужчины.

Художник намеренно не торопился, чтобы успеть как можно глубже изучить доселе неизвестного ему себя, но вскоре с удивлением обнаружил, что модель не только меняется внешне, но постепенно формируется в совершенно самостоятельную личность. Задавая очередной вопрос, он уже не мог предсказать ответной реплики как раньше, во время первых сессий. Чувствуя замешательство собеседника, Евгения улыбалась краешками губ и, насладившись небольшой паузой, отвечала, но совсем не то, что в качестве возможного ответа вертелось в голове живописца.

Как-то вечером, когда портрет близился к завершению и художник, не задавая больше вопросов, наносил самые последние штрихи – добавлял влажного блеска губам, усиливал падающую от ресниц тень и блики на шелковых складках, – Евгения вдруг заговорила сама.

– Знаешь, египтяне верили, что внутри каждого человека живет невидимый двойник. Когда человек умирает, двойник покидает его тело и скитается где-то в иных мирах, но потом забывает о смерти, им овладевает неясная тоска, и он возвращается сюда, чтобы разыскать тело своего бывшего близнеца…

Евгений постарался скрыть свое удивление и ответил:

– Да, я слышал об этих верованиях египтян… Видимо, поэтому они мумифицировали умерших и надевали на них маски-портреты. Позже этого невидимого двойника назвали другим словом – дух.

– Нет, ты путаешь, это вовсе не одно и то же. Дух или душа не охотится за оставленным телом, а вот двойник души, её неприкаянное отражение – да.

– К чему ты ведешь?

– Упомянутые тобой портретные маски были нужны для того, чтобы эти так называемые двойники сумели найти своё бывшее тело, иначе они могут легко поселиться в любое другое, и тогда в одном теле будут жить две сущности.

– Этот недуг называется раздвоением личности.

– Недуг? Ах, как же мы любим давать словесные обозначения тому, о чем не имеем ни малейшего представления! Не ты ли говорил, что в каждом человеке с самого начала живут и ангел, и демон, и женщина, и мужчина, просто у мужчин женская сущность подавлена мужской, а у женщин – все наоборот. И так же, как чужая сущность может поселиться в твоем теле, одна из твоих собственных, твой личный двойник, может вырваться на волю и обзавестись собственным телом.

– То есть, материализоваться? Этого только не хватало!

Женщина в зеркале засмеялась, и Евгению стало не по себе, ведь он знал, что на его лице нет даже тени улыбки.

Портрет был готов. Синее платье и аксессуары Евгений аккуратно сложил в сундук и закрыл на замок, а холст повернул лицом к стене. Так художник делал всегда, чтобы после небольшого перерыва посмотреть на портрет свежим взглядом. Обычно он выжидал неделю, но в этот раз с трудом продержался два дня. Два долгих дня рядом с ним не было ни Евгении, ни ее портрета, и художник понял, что смертельно соскучился. На третью ночь он вскочил с кровати, подбежал к мольберту и развернул его. То, что он увидел, заставило его испугаться и в то же время испытать восторг: с портрета на него смотрел он сам и одновременно совсем другой человек – прекраснейшая из всех женщин, которых он когда-либо встречал. Стоило лишь слегка изменить угол зрения или отступить на полшага, изображение чудесным образом менялось, выражение глаз незаметно переходило от строгого к лукавому, очертания губ становились то мягче, то жестче…