- Он был укушен в ночь Кровавой Луны. Это значит, мы должны…
- Он мой брат! - отчаянно и яростно перебил его несчастный.
Взгляд отца Соломона остался жёстким, но я различила в нём странный блеск. Не одна лишь решимость довести начатое дело до конца омрачала его лицо - он был огорчён.
Поколебавшись лишь миг, отец Соломон убил раненого. Звук, с которым лезвие пронзило его, я запомню на всю свою жизнь, и, похоже, не я одна - отовсюду послышались стоны досады и изумления.
- Укушенный в ночь Кровавой Луны обречён на проклятие! - объявил отец Соломон во всеуслышание, после чего вновь обратился взглядом к капитану, который не мог скрыть слёз. Отец Соломон вперился в него взглядом, стойким и неотрывным, но в то же время выражающим столько потаённых, будто бы скованных в лёд, но по-прежнему живых чувств. Он сжал локоть своего солдата - недолгое прикосновение, послужившее знаком сочувствия, а точнее, того его безмолвного, краткого проявления, на которое он только мог быть способен.
После этого отец Соломон быстрым шагом покинул собравшихся, оставив каждого наедине со своими думами и мертвецами.
***
В церкви слабо горели свечи, их пламя дрожало, откидывая на стены тени, похожие на причудливые фигуры каких-то людей. Перекрестившись, я миновала скромный алтарь и скрылась от глаз немногочисленных прихожан в темноте небольшой исповедальни. Здесь было тихо, спокойно, почти хорошо - пахло ладаном и цветочным маслом. Этот запах мне хорошо знаком - запах церкви и отца Августа. Интересно, о чём он думает? Чем он встревожен больше всего? Я всегда его знала, как человека, которому печали других больнее и ближе собственных.
Это отец Август в своё время позаботился о том, чтобы меня не сочли изгоем, хоть он и был тогда совсем ещё юн. Он учил меня грамоте, пока мать бездельничала и напивалась. Он обратил внимание сельчан на моё горе, когда я была оставлена - воззвал к их милосердию, чтобы те помогали мне, кто чем может, и мать мою пожалел, будто та пропала в лесу, а не ускакала, как жук навозный - впрочем, в то, что мать моя умерла в лесу, он сам верил. Отец Август выставил меня бедной потерянной девочкой, когда мог обратить на меня всеобщую немилость и презрение. Священнику это подвластно. Особенно в отношении детей сумасбродов вроде моей мамаши.
Помню, когда мне было слишком страшно оставаться в пустом доме (боялась я не того, что он пуст, а что мать вернётся), он позволял мне остаться на ночлег в церкви. В ночи обращения я, конечно, не была способна на это - освящённая земля бы испепелила меня. Если честно, я и в обычные дни и ночи чувствую себя в церкви дурно, однако же всё равно захаживаю сюда время от времени. Может быть, тело и недомогает тут, но зато духу легче. И всё благодаря отцу Августу.
- Святой отец…
- Да, дитя моё?
Я пыталась собраться с мыслями. Я не знала, о чём хочу исповедоваться - не перед Богом, что от меня отвернулся, а перед ним. И я знала… Да, в то же время я знала. Но как это выразить? Все мои опасения, подозрения и тревоги, ту ношу, что я несу с ранних лет, никому не смея о ней рассказать. Проклята ли я? Очевидно, да. Но вот виновата ли?
Боже правый, я так устала… Устала от страха за себя и тех, кого люблю, от двойной жизни, от неизвестности, страха привязываться, попыток держать эти самые привязанности под контролем, ни с кем не сближаться. Чем я заслужила такую мать? Чем я заслужила жизнь в горе и вечном самоизгнании? Я была совсем девочкой, когда меня обрекли на эту паршивую жизнь, и с тех пор я не знаю покоя. Как говорить об этом, если одно только слово способно обречь меня на смерть? Почему я так боюсь смерти? Зачем держусь за такую жизнь? Я скрываю горечь за едкостью, жажду любви за отвращением к людям. Да, мой образ жизни и моя осторожность помогли мне не вырасти наивной, мыслить трезво, со стороны отличая достойных людей от жалких, великодушных от мерзких. Я не ищу признания среди лицемеров, лжецов, ханжей и ублюдков, но те, кто мне близок, все те, кого я люблю… проклянут меня вновь, узнав кто я - и никакие мои слова, никакие поступки не помогли бы. Отец Август, перекрестившись, решит, что все слова мои, идущие от сердца - дьявольское сладкоречие, а Сезар пожалеет о том, что позволил мне стать его близким другом.
Я не знала, что мне сказать, так что просто заплакала. Просто заплакала от переизбытка всех этих чувств, с коими я живу так давно. Живу и никак не могу ужиться.
- Что такое, Николетт?.. - встревожился священник, теряя свой успокаивающе возвышенный вид.
- Ничего… Ничего, отец Август, мне просто… страшно.
- Господь милосерден и многомилостив, Он убережёт тебя от всякой беды. Ничего не бойся, дитя.
Нет, мой милый. Господь меня не уберёг.
***
Вечером люди отца Соломона обыскивали мой дом. К счастью, в нём не нашлось ничего подозрительного - он сам по себе довольно-таки пустой, волчий запах же сокрыт тёплым запахом шерсти и краски для пряжи.
Беда обошла меня стороной, но надолго ли? Теперь я знала, что отец Соломон - не надутый индюк, а сила, с которой нужно считаться. Такой человек, как он, не остановится, встретив на пути преграду. Он беспощаден, так как способен убить даже близкого человека, будь то соратник или же мать его детей. Он опасен. Не верю, что я - охотящийся в Даггерхорне оборотень, не хочу в это верить, но, как бы там ни было, я должна быть готова к жестокой схватке. Может быть, моя жизнь и ничтожна, вот только она - моя. Никому не позволю прервать её, кроме себя самой, никому не позволю так нагло ею распоряжаться.
Я должна уничтожить отца Соломона прежде чем он уничтожит меня.
========== 6. Волчий голод ==========
Я направилась по лесной тропинке к опушке, туда, где сейчас работают лесорубы. Вечером у меня возник план, который мог выйти боком, а мог и сработать - как бы там ни было, я должна для начала поговорить с Сезаром. Должна попросить его быть осторожным. Не приведи Господь, я погибну, а ему некому будет помочь в трудный час. Или, что ещё хуже, вдруг это я способна в беспамятстве навредить ему? Чёрт бы побрал всё это дерьмо.
Наконец-то я добралась, только вот Сезара нигде не видно.
- Привет. Николетт, да? - послышался небрежный, но приветливый голос. Обернувшись, я увидела Питера - он сидел на пеньке свежесрубленного дерева и смотрел на меня с усмешкой. Похоже, он уже малость оправился после смерти Валери и теперь приходит в себя.
- А ты, наверное, Питер, а то ведь могу ошибаться, - передразнила я, посмеиваясь. - Ладно, я помню имена всех своих знакомых, в отличие от… не стану показывать пальцем.
- Ну прости. Моя слава меня испортила, - посетовал он, как я поняла, в шутку. На самом-то деле, неплохой парень, когда не погружён по уши в любовные похождения.
- Что ж, безусловно величайший Питер, надеюсь, ты помнишь хотя бы Сезара, ведь я ищу его.
- Он у реки. Вниз по склону. Не упади там.
- Я постараюсь, спасибо.
Я неторопливо, придерживая приподнятыми полы платья, спустились к воде. Блики солнца играли на глади реки, небо было безоблачным и, отражаясь в ней, делало её голубой. На берегу сидел мой давний друг и, вроде как, отмывал от чего-то руку. Сперва я решила, что от смолы - это липкая пакостная напасть нередко настигает тех, кто орудует топором. Подойдя ближе, я поняла - это кровь.
- Николетт, - Сезар обернулся на звук хрустнувшей под моей ногой ветки. - Осторожнее. Этот склон куда круче, чем кажется.
- Что с твоей рукой? - я действительно чуть было не споткнулась, но сумела-таки с грацией неуклюжей свиньи опуститься рядом.
- Ничего серьёзного, - Сезар неохотно от смущения показал мне рубец у большого пальца. - Промахнулся, когда колол дрова.
Он, наверное, снова пил и пошёл работать с похмелья. Чёртов оборотень - с учётом того, что Валери стала первой жертвой, Сезар обречён волноваться о нём как никто. Ничего не может поделать с этим - не может быть сколько-нибудь уверен, что убержёт второго ребёнка, вот и пьёт от бессилия.
