Осколки Налетают ветра, Задувают звезду… До зари, до утра Пляшет свадьба в саду. Ты сидишь у стола. Ночь бела и хмельна. Но полна и цела Чья-то чаша одна. Только всем невдомёк, — Кто, невидим никем, Одинок, одинок, И печален, и нем?.. Ночь хмельна и бела… Он пришёл, нелюдим, И любви, и тепла Пожелать молодым. – Уж таков мой удел… Что текло – утекло… Кто-то рюмку задел — Захрустело стекло. Реют вишни в цвету. Налетают ветра, Задувают звезду… Расставаться пора. Сдуты ветром одним Дни мои и твои. Соберем, сохраним Хоть осколки любви. Самый маленький – твой. А мои – нелегки. Ранят болью живой Ледяные клинки… Витаутас Мачернис 1921–1944 «Человек! Так медлительно утро…» Человек! Так медлительно утро, Кратки сумерки бытия. Нарождение – долго и трудно, И стремительна гибель твоя. «Маленький народ с великим словарём!..» Маленький народ с великим словарём! Как тебе соседи ближние помогут Неман одолеть: все видят лишь ярём, А сокровища твои понять не могут?.. Альфонсас Малдонис 1929 «Ты все моленья утолил…» Ты все моленья утолил — И дни бесцветны и пусты. Кого там высоко, вдали, Не слушая, услышал ты?.. Чья ласка – невесомей сна — Тебе становится слышна? Затем ли, что давным-давно От шума – в сердце тишина? К тебе является сюда Всё то, чего нельзя вернуть? Что началось Бог весть когда И кончится когда-нибудь? Луч, разорвавший пелену, Тьма, у которой нету дна, — Неодолимую волну Рождающая глубина? Мгновенье И пастбища пусты, и пашни голы, Уже доступно взгляду всё кругом. Последний терпкий мёд уносят пчёлы В свой восковой многоэтажный дом. И тишина. Тепло в пустых просторах. И тишина. В пруду вода мутна. И тишина. Паучьих нитей шорох. Косые волны льна. И тишина. Сияние скупого небосвода Дрожит вверху, как запоздалый плод. Осенняя неясная свобода Ко всем долинам и откосам льнёт. Уходим от счастливой жизни летней, Нам стало тесно и в себе, и в ней. Благодарю тебя за мёд последний, Мгновенье светлых юношеских дней. В краю больших ночей
Уснёт пурга. Метель Отбросит белый кнут. И звери лягут в тень. И птицы отдохнут. В ночи январский лес, Как вкопанный, замрёт. Лишь затрещит плетень Или озёрный лёд. А колеи по льду Уходят в темноту, И яблоня в снегу Как будто вся в цвету. Она бела бела, Она едва едва Жива, как имена — И, как они, мертва. Не будешь никогда Нарядней и белей, Чем ночью, среди льда В кругу пустых полей, Под северной звездой — Холодной и ничьей, Под яблоней седой В краю больших ночей. Цельность Не выживет никто из нас. И, значит, временна ущербность. Минует безмятежный час — Его ребяческая щедрость. Простор – неуловимый дым. Всё новое – сверкнёт и канет. Но всем, до времени живым, Оно горит. Горит и манит. Трава падёт – взойдёт трава. Умолкнет соловей едва — Услышишь иволгу с кукушкой, Увидишь: ястреб над опушкой Парит, недвижен и велик, И страшен ястребиный крик. Всё рядом – немота и пенье, Зачатье, жертва и забвенье, Неповторяемый узор… Трава горит всё горячее — Желание и отреченье Терзают сердце до сих пор. И труд, рождённый до меня, — Священное творенье хлеба, И мысли – как столбы огня: Опора для пустого неба. И вечный поиск нити той, Что нас роднит верней неволи, И знанье: кровью пролитой Не погасить всемирной боли… О птица серая, в тоске Ты кру́жишь и о чём-то просишь, И в чёрном матовом зрачке Тень и мою несёшь, уносишь. Ты часть всего – огня и тьмы, Спокойной мудрости и страсти, Которую не в силах мы, Как сердце, поделить на части… Трава падёт – взойдёт трава. Умолкнет соловей едва — Услышишь иволгу с кукушкой, Увидишь: ястреб над опушкой Парит, недвижен и велик, И страшен ястребиный крик. |
