Юргис Батрушайтис 1873–1944 Шелест полевицы Поклонись травинке у тропы и внемли Тихой полевице, пробившей суглинок, — И глухому сердцу поведают стебли О судьбе единой людей и былинок… Вас отец всесильный взрастил неслучайно: И соединились в живоцветном чуде Две равные доли, две земные тайны Травы полевые и смертные люди… Тот, кому понятен шёпот полевицы, Не страшится чёрной вековечной бездны, Знает: в царстве мира не сыскать границы Меж землёю пыльной и твердью небесной… Пранас Вайчайтис 1876–1901 «Я думал: коснусь налитых изумрудин…» Я думал: коснусь налитых изумрудин, А тронул росою осыпанный мох, Я думал: мой путь неизбит и нетруден, — А к счастью приблизиться так и не смог. Я страха не ведал и умысла злого, Не верил, что даль чернотой налита, Я жаждал посеять заветное слово В бесплодные слитки сердечного льда. Над миром грядущие грозы нависли, Но верю, что в душах, подвластных беде, Живут благородные чувства и мысли, Как светлые перлы в глубокой воде. [1900] Винцас Стонис 1893–1986 Летний вечер Гаснущего солнца Тающий клочок. Песенку ночную Пробует сверчок. Проступают звёзды Среди редкой тьмы. Кутаются в дымку Поле и холмы. Дремлет у дороги Пыльная трава; Ветер побоится Тронуть дерева. Звонкие колёса Укатили прочь: Скоро всю округу Укачает ночь. 1908 Винцас Миколайтис-Путинас 1893–1967 Беззвучье и мрак В доме моём этой ночью беззвучье и мрак, Дом – как руины святилища – пуст и постыл. Колокола тишины, леденея, гудят на ветрах. Жертвенный камень остыл. Пусть позабыли жрецы об огне алтаря — Ты погасить одиночество в сердце не мог. Жди, одинокий: ещё не восстала заря Грозная, будто клинок. Звёзды задув, ты бы мчался, не ведая вех. Пусть и душа остывает во мраке, оцепенев. Ветры хаоса пусть вырвут из сердца навек Муку, печаль и гнев. Море услышишь и пламенный говор гор. Горький напев оживёт: словно звезда, обуглен. Жди, одинокий: нескоро зажжётся простор, Острым клинком разрублен. 1922 Казис Бинкис
1893–1942 «Ворчит профессура, путаясь в поводах…» Ворчит профессура, путаясь в поводах: Талантлив местами, но как несерьёзен! А мне – если честно – повсюду паводок, И в каждом моём кармане по сотне вёсен. Выходишь – и кругом наводнение, — Затоплены все сердечные взгорья. Словом, такое всеобщее помутнение, — Что же теперь: дряхлеть и трухляветь с горя? Столько пенсне и мантий – что делать голому? У них о любой весне имеется притча. Тут одному роса окропила голову, — Он сразу стричься. А я ненароком, почти незаметно я Карман или рот приоткрою, — И вырываются вёсны – орда несметная — Вся заливая жаркой зелёной кровью. Поздновато жалеть, и вопить панически, И взятки совать: весна бескорыстна! Видать, что недуг приключился хронический — И теперь никуда от него не скрыться… 1923 Юлюс Янонис 1896–1917 Зимой Рябина в инее с утра — Как вылита из серебра, Земля и небо всё белей, И снег летит поверх полей. Снега повсюду. Ближний лес Стоит нахмурен и белес, И я один иду в лесу — Нестынущую боль несу. Я спрашиваю у сосны — Не далеко ли до весны, Не скоро ясень и ветла Дождутся солнца и тепла? Сугробы всюду. Не могу Тропинку различить в снегу; А хлопья белые, легки, Летят, летят как мотыльки. Один бреду. И на ветру В глухом заснеженном бору Я слушаю угрюмый шум — И сам спокоен и угрюм. 6. II.1915 Балис Сруога 1896–1947 «Рута у дома. В лугу полевица…» Рута у дома. В лугу полевица. Дремлет на солнце девушка в белом. Зрячие травы. Роса искрится. Утром недвижным и онемелым — Дремлет на солнце девушка в белом, Вздрагивает на щеке ресница, Тихо прильнула к руке полевица Стеблем несмелым. 1917 Из цикла «Гимны в честь гостьи лазурной» «Сумерки светятся, падая…» Сумерки светятся, падая, Как голубые клубки. Мука взмывает крылатая — Взмахи, как ночь, глубоки. Мука является затемно, Как поджигатель ночной. Разве рыдать обязательно, Чтоб ты смирилась со мной? Сумерки не сберегли меня — Криком лечу в синеву. Нежную гостью по имени, Пьяный от муки, зову. Крик мой призывный беснуется Над чернотой бытия, — Нищая доля-безумица, Как мне оплакать тебя? Мука рождается затемно В жалящем колком огне. Разве рыдать обязательно, Чтоб ты ответила мне? |
