Костас Корсакас 1909–1986 Сибирская берёзка Сирая берёзка, тонкая как свечка. Пустота морозна. Мерзлота извечна. Задувает ветер лиственное пламя. Поле, поле, поле без конца и края. И куда ни глянешь — вправо или влево: голое пространство, серое как небо. И в окне вагона вид один и тот же — поле да берёзка, тонкой свечки тоньше. 1942 Генрикас Радаускас 1910–1970 Собачьи пересуды Меж телеграфных меркнущих опор С дороги, как с распахнутой ладони, Я вижу хуторов бесхитростный набор На дымчатом осеннем фоне. За пестротой берёз, за лавой льна Пастушьи переклики в зарослях пугливых. Ленивый ливень, как луна, На конских гривах. Забыл про дробь рассыпчатую дятел. Ночная туча как веретено. Мир очертания утратил. Темно. Куда иду – лишь немота и сон там. Плесканье черных луж. Запретный зов. И далеко, за горизонтом, Ночные пересуды псов. Барышне, которой нет Она: святой небесный пух И акварельное дрожанье, А у меня – спиртовый дух, И черти (или каторжане). Она… Она совсем не та — Не Маргарита, но блондинка. Невинность, нежность, чистота. Несовременность поединка. Живу с газетой. Например: С Богемией, учётной ставкой, Трухой сценических премьер, Самоубийственной удавкой. Её глаза глядят с полос, Из нонпарели и петита. И смех её – белей волос… Блондинка – но не Маргарита [1]. Начальник станции Ни валко, ни шатко Служа колесу и прогрессу, Пунцовая шапка Выходит навстречу экспрессу. Весь в месиве снега и дыма, Немыслимый скорый Проносится мимо Хрипящей искрящейся сворой. Начальник, бедней погорельца, Взирает, нахохливши плечи, — На два эти рельса, На злые железные плети. Не надо провидца, — Вся жизнь улетает в безвестье. И в небе кривится Луна и ветвится созвездье. С пустого перрона Посмотришь: ни жарко, ни зябко. Фонарный желток. И ворона. Пунцовая шапка. Рождение песни
Не строю, не вершу великие дела, — Сижу, а надо мной акация бела, И ветер облачный в её ветвях ютится, И вьёт своё гнездо щебечущая птица, И есть мелодия древесной той тиши: Прислушивайся к ней и на песке пиши. Я дудочку беру и песню подбираю, Играю ветру в тон, и дереву, и краю, И облако звучит – окраски неземной — Над песенным холмом, акацией и мной. Дождь Дождь на стеклянных тонких ножках Бежит по саду, тяжелея. Вся влага – в лепестковых плошках. Восторженно хрустит аллея. Над рощей старая берёза Развесила дырявый купол, И над водой пучки рогоза Торчат безрадостнее пугал. Гром с каждым разом говорливей, И молнии уже не в ножнах. По всей вселенной скачет ливень На тоненьких стеклянных ножках. Утерянный рай Мы слышим в ночи беспредельной, Как плачет колодезный ворот, И этой тоске журавельной Сердца негасимые вторят. Вдали разорённой Европы Мы гарь мировую вбираем. Но наши просёлки и тропы Мерцают утерянным раем. Он с нами повсюду: в Канаде И в южной хмельной серенаде, В Каире, в золе и во зле, В Бомбее, Сиднее, Гранаде, Везде – на земле и в земле. Времена года Весна От любви соловьиной оглохнув, ручей разрыдался. Лето Груша, упавшая с ветки, кузнечика навсегда прервала. Осень Листья леса кру́жатся на ветру, будто безумные бе́лки. Зима Даже гений белым по белому живописать не может. Механический ангел Механический ангел – не слишком трудная должность: Молнии направлять, разживаться вином и хлебом, Глядеть за окно, где пожар перебегает по стенам, Беседовать с лампами о былых временах. Механический ангел – не слишком трудная должность: Раз в столетье подбрасывать пищу химерам на башне, Двигаться медленно, чтобы металл не звякал, Озябшие кариатиды укутывать мглой. Механический ангел – не слишком трудная должность: Двери замкнуть, не впускать в помещения Гибель, А если войдёт, указать на спящего брата, Пусть убедится: души за ним нет. |
