Теперь он уже лежит на дне, окруженный светлыми жителями морской глубины…

И тихим, отдаленным журчаньем доносится к нему прежний родной голос, поющий ему без конца и без начала знакомую и любимую сказку, простую сказку про море…

И засыпает Ваня…

Мойша очень любил веселые игры, но он сам не играл, а любил подолгу смотреть, как играют другие дети, Но чаще всего Мойша сидел один где-нибудь в глухом уголке сада и думал. Листья деревьев тихо шумели, за стенами сада слышались голоса, стук колес, а он улыбался, погруженный в свои мечты.

Случайно забредал сюда мальчик, наказанный за шалость или уставший учиться.

— О чем ты все думаешь, Мойша? — спрашивал он.

И Мойша, улыбаясь, начинал говорить.

Ах! Он думает обо многом, обо всем. Тут так хорошо! Но еще лучше там, куда он, да и никто не знает дороги. Там так красиво! Там так ласково светит солнце. Там все птицы и даже мелкие букашки понимают человеческую речь, и их разговоры человеку понятны, Ах! Там все поет, и поет так прекрасно. Солнце там большое, особенное, и большая серебряная луна. Небо там такое голубое, такое прозрачное, что сквозь него видно звезды даже и утром. И то, что на звездах делается, тоже видно.

— А где это, Мойша?

— Я не знаю; может быть этого и нет; я ведь наверное-то не знаю.

И Мойша рассказывал дальше.

— Там, Петя, совсем не так, как у нас. Не похоже даже. Вот, например, цветы там не на клумбочках, а просто всюду растут, на чем хотят. И на доме растут, и на крыше, большие цветы, красные и белые. Дорожек тоже нет, а везде трава густая, кусты, птицы поют. Холодно не бывает, а снег бывает, но только не холодный…

— Снег-то, Мойша, всегда холодный, а то он растает.

— Нет, Петя, там он не холодный, а просто красивый. Там вместо снега, с неба летят большие-большие белые звезды, и на землю не падают, а порхают, как птички. И когда они опускаются ниже, то все делается белым и светлым, как у нас зимой. Если возьмешь звездочку в руки, она растает, но мокра от нее нет, только легонький пар.

— На коньках-то, значит, нельзя кататься?

— На коньках? Нет, там, Петя, не на коньках, а с цветочных горок. Стоит большая гора и вся в мелких цветочках, а внизу площадка, вся зеленым мохом устлана. И вот, Петя, ты садишься наверху и катишься…

— На санках?

— Нет, на листьях; там есть такие листья большие, очень крепкие. Ты в такой один лист можешь, как в одеяло, завернуться. Там и спят на листьях. Прямо залезают на дерево, на самую верхушку, ложатся на лист, а другим закрываются.

— Ну, уж это тоже! Еще свалишься.

— Нет, не сваливаются, а потом у всех крылья…

— И у людей?

— Ну, конечно, и у людей тоже.

— Я бы полетал… Я во сне летал раз.

— С крыльями хорошо, можно куда хочешь. И быстро же! Если вверх высоко залетишь, так оттуда еще красивее на все смотреть; похоже на ковер цветной или на картину. С птицами наперегонки можно… Можно и на звезды лететь, только очень высоко, и одному страшно. А вдвоем я бы полетел.

— Я бы, Мойша, пожалуй, полетел с тобой…

— Да; вдвоем ничего, не страшно. Можно выбрать такое время, чтобы облака были. На облаках отдыхать. На облаках мягко. Можно даже так: лечь на облако, сделать дырку в нем и на землю смотреть. На облаке плывешь, как на лодке. Можно через море переплыть, над всеми кораблями. А потом забраться еще повыше, потом еще, потом на звезды…

— Там люди есть, Мойша?

— На звездах? Вот я не знаю наверное. Разве какие-нибудь особенные. И, знаешь, Петя, что можно сделать?

— Что?

— Ниток взять. Длинную нитку с собой захватить и потом сделать телефон, чтобы разговаривать. Там на звезде где-нибудь зацепить и на землю протянуть.

— Уж очень длинную нитку нужно! Пожалуй, сто катушек, и то не хватит. Ведь тут такая вышина, что едва долетишь, а еще нужно катушки нести.

— Да, это трудно. Хотя может быть на звезде есть нитки, тогда с собой брать не нужно, а оттуда какую хочешь длинную можно спустить вниз.

— А ты, Мойша, в ангелов веришь?

— В ангелов?

— Ты ведь, жид, Мойша? Жиды то не верят, кажется.

— Нет, у нас верят, только я не знаю ангелов. Да ведь если люди с крыльями, то это все равно. Тогда особых ангелов не нужно.

— Да, это правда. Ну, а если у людей нет крыльев?

— Так здесь-то нет, а там есть же.

— А ты почему жид, Мойша?

— Я не знаю… Потому что отец с матерью…

— А вот я русский. У меня папа — дворянин.

— Да…

— А там ты каким будешь?

— Там? Там все равно. Там вот, например, гимназии тоже нет.

— А как?

— Так, просто, все знают.

Пожалуй, Пете это понравилось больше всего. Жаль, что никакого «там» на самом деле нет. Мойша хорошо выдумывает, но все это неправда. Уроки-то, тоже, нужно учить! Вот, коли бы действительно все знать.

Петя ушел, и Мойша опять один. Не полететь ли ему в свою чудесную страну? Если лечь на траву под деревом, закрыть глаза пальцами и смотреть сквозь щелки, — то можно полететь…

Мойша ложится и летит.

Сначала он поднялся над садом, посмотрел на игры на дворе, потом сразу поднялся в высь и понесся в даль. Тонкой полоской сверкнула речка, темным пятном мелькнул лес, раскинулась и осталась позади скатерть полей, а дальше засинели горы…

Гора — вулкан огнедышащий. Как бы крылья не спалить. Как бабочка над лампой, вьется Мойша над огнем вулкана, все хочет внутрь заглянуть. А изнутри пламя так и пышет, дым так и валит, пепел по воздуху носится. Но нисколько не жарко Мойше. Ах! Здесь и огонь особенный: не жжется. Можно прямо, сложив на спине крылья, броситься сверху в самую середину пламени. И упадешь на огонь, как на мягкую перину, и подбросит тебя вихрем дыма, завьет, закрутит и выбросит в чистую лазурь к самому облаку. На лету ловишь камушки, бросаешь их обратно в пекло, и они оттуда, словно мячики, вылетают назад…

Поигравши здесь, летит Мойша дальше. А дальше море. А на море буря.

— Стой на минутку! — кричит Мойша.

И как было море в этот миг, так и застыло. Стали волны стеклянными. Ходить по ним скользко и весело. Сквозь стекло видно камешки и раковины глубоко на дне. Большая волна завернулась дугой, по краям украсилась белой пеной, совсем было обрушилась, — да так и застыла: Мойша велел. Под ней, как под крышей, ходит Мойша и смотрит вниз — не видать ли рыбы, а то насквозь смотрит, как солнечный луч радугой в стекле переливается.

— А ну-ка, отвори!

И открылась стеклянная дверь. Хрустальная лестница ведет вниз. Здравствуйте-пожалуйста! Вот так чудеса! На самом дне цветы растут. Листья у них завились и так и этак, головки цветы держат набок, и крепко корнями впились в подводные склады. Две акулы в кости играют, большой паук тоненьким голосом выводит какую-то песню, а публика — мелкие крабы. Рыба-конь готовится к скачкам, медуза сердится, губка моется, кораллы собираются на бал. Всем некогда.

Той же дорогой идет Мойша обратно. Запер дверь, сказал морю «спасибо», и оно опять начало бурю.

А Мойша уже далеко. Велика его чудесная страна, всего не переглядишь, торопиться приходится.

Несется с горы водопад — Мойша смело бросается в воду, ныряет с ним в темное ущелье, вновь вылетает на свет, кубарем катится по почти отвесной стене и бух! — прямо в горную речку. Весь в пене, весь раскраснелся, — а ничего, нисколько не больно, только весело. Отряхнулся и снова готов в путь.

Ждет его на берегу крылатый лев. Трясет золотой гривой, топчется в нетерпеньи… Не нужно седла, и так сидеть удобно. А лев несется, как ветер, задевая мохнатыми лапами верхушки деревьев. Стая крылатых волков, кувыркаясь и воя, вихрем проносится мимо. Над сочной травкой порхает крылатый зайчонок, лисица метет хвостом по воздуху. А наверху, под самыми облаками, словно грозовая туча, словно громадная летучая мышь, тяжело взмахивая перепончатыми крыльями, несется слон и трубит в свой хобот.