Когда Юрке было лет восемь, то однажды ночью пришла полиция, перерыла весь дом, забрала у папы целый узел каких-то писем и самого папу увезла и посадила в тюрьму. Юрке, конечно, было ужасно жалко папу, потому что они были большими приятелями; полицию Юрка терпеть не мог — так просто, сам не знал почему, а может быть потому, что у полицейских носы красные, глаза опухшие, борода рыжая, сами они какие-то неуклюжие и очень грязные; ну, а Юрка очень любил все красивое.

Когда папу увезли, мама о нем очень скучала, но не плакала. Еще бы стала плакать мама, которая ему, Юрке, постоянно говорила, что плакать смешно и глупо! Поэтому и сам Юрка только один раз немножко всплакнул — испугался ночью полицейских, — а на следующий же день принялся думать, как бы освободить папу из тюрьмы.

Думал он об этом обыкновенно по вечерам, и для того, чтобы думать было удобнее, забирался с ногами на папино кресло и делал сердитое лицо. Кое-что он придумывал, но мама обыкновенно говорила, что из этого, пожалуй, ничего не выйдет. Думал он, например, забраться в тюрьму ночью и перебить всех полицейских, но хотя он и не побоялся бы напасть на них, а одному со всеми справиться, пожалуй, и не удалось бы. Потом он думал взорвать тюрьму бомбой, но так можно было ранить и папу, да и бомбы нет. Можно бы еще прилететь на воздушном шаре и увезти папу через окно; но такой большой шар сделать очень трудно, а с маленькими разноцветными шарами Юрка уже делал опыты — ничего не выходит. Так Юрка и не мог придумать верного способа.

Через месяц стали пускать к папе на свиданье. Он был очень веселый, хоть и сильно похудел. Его всегда приводили конвойные, на которых Юрка смотрел исподлобья. Но так как папа говорил с ними ласково и не ругал их, то и Юрка скоро с конвойными подружился, особенно со стариком. Однажды этот старик спрашивает Юрку:

— Тебе папу-то, небось, жалко?

Юрка при всех не ответил, а потом, потихоньку шепнул старику на ушко:

— Жалко. А тебе нет?

Старик сначала огляделся по сторонам, а потом тоже на ушко говорит Юрке:

— И мне тоже, паренек, жалко его. Очень он человек хороший, сердечный человек.

Тогда Юрка сообразил, что дело налаживается, и еще тише, уж совсем тихонько прошептал конвойному:

— А ты его выпусти.

— Нельзя, милый, выпустить его. Ежели бы я его выпустил, меня самого под суд отдадут и повесить могут.

Юрке старика тоже было бы жалко, но папу гораздо больше, а потому он поспешил, по-прежнему на ухо, посоветовать старику:

— Ничего, что тебя повесят, а ты папу все-таки выпусти. Он раньше успеет убежать.

Старик ему не успел ответить, потому что пришел офицер, а при нем конвойные не разговаривали, боялись. Но все-таки у Юрки появились кое-какие надежды на освобождение папы из тюрьмы. Поэтому Юрка не очень удивился, когда однажды мама прибежала домой веселая, схватила Юрку на руки, зацеловала его и сказала ему, что папа сегодня ушел из тюрьмы и что его не найдут. По мамину лицу текли слезы.

Юрка очень обрадовался, но мамины слезы ему не понравились. Поэтому он строго спросил ее:

— А ты зачем плачешь? Разве это хорошо?

— Я от радости, Юрка.

— А от радости можно?

— Можно, Юрка, это не стыдно.

Глаза Юрки сразу покраснели. Но на всякий случай он спросил маму:

— И мужчине от радости не стыдно?

— Нет же, милый мальчик, никому не стыдно, — уверила его мама, и смеясь и плача.

Тогда Юрка с чистой совестью разревелся так, что мама даже испугалась. Но через полчаса они уже сидели в папином кресле и весело беседовали.

— Папа сегодня придет домой? — спрашивал Юрка.

— Нет, Юрка, он не придет. Мы сами к нему поедем, далеко поедем, за границу.

— Там уж его не найдут, мама?

— Нет, там нас никто не тронет.

— А старика повесили?

— Какого старика, Юрка?

— Конвойного?

Юрке показалось, что мама смутилась. Однако, она поспешила его успокоить.

— За что же его вешать, Юрка? Он остался в тюрьме, он там служит.

Очевидно, мама не знала про то, кто выпустил папу. Юрка решил держать свой секрет до конца, хотя с мамой ему очень хотелось бы им поделиться. Но он хорошо помнил слова, которые его папа повторял постоянно:

— Никогда не нужно болтать, — говорил папа. — Без особой надобности нельзя рассказывать о серьезных вещах даже самому близкому человеку, которому ты безусловно доверяешь. А если в твоей тайне замешаны посторонние лица, то такая болтовня будет преступлением.

— Но неужели ты и мне не должен говорить? Неужели и от меня обязан иметь свои тайны? — возражала часто мама.

Папа в таких случаях очень сердился, быстро шагал по комнате и твердил:

— Обязан, обязан, обязан! Никаких исключений не должно быть и не может быть.

А так как мама сейчас же делалась грустной, то папа подходил к ней и говорил:

— Тебе же хорошо известны мои убеждения. Я ни для кого, даже для тебя не могу от них отказаться. Если тебе это тяжело, то лучше перестанем говорить, так как и меня такие разговоры волнуют.

И потом Юрка видел, как мама бывает довольна, когда папу при ней называют верным человеком, на которого можно всегда и во всем положиться.

Поэтому-то и Юрка ничего не сказал маме про разговор со старым конвойным. В том же, что папу выпустил конвойный, Юрка не сомневался.

В тот же день снова пришла полиция и снова все перерыла; но так как мама еще накануне сожгла много бумаги, то полиция ничего не взяла. О том, что придет полиция, Юрка знал, его мама предупредила и не велела ему отвечать на вопросы полицейских, о чем бы они ни спрашивали. К Юрке подошел было офицер и ласково спросил его на ухо, виделся ли он сегодня с папой, но Юрка так мрачно на него взглянул и так грозно замахнулся кулачком, что тот сейчас же отошел, пробормотав:

— Вишь, какой колючий мальчик, тоже — будущий арестант…

На маму офицер начал было кричать. Юрка боялся, что полиция возьмет маму в тюрьму, и ему, Юрке, придется ее освобождать. Но мама осталась дома и, когда полиция ушла, она долго смеялась.

— Какие полицейские глупые, Юрочка! Они думали, что мы с тобой спрятали папу и снова отдадим им.

Смеялся и Юрка, ужасно смеялся глупости полицейских. И в эту минуту ему очень хотелось рассказать маме, как ему удалось перехитрить полицейских и освободить папу. Но он все-таки удержался и, только на ушко сказал маме:

— Мамочка! А я знаю одну штуку, только не могу сказать, потому что это большая тайна.

И, немножко погодя, прибавил:

— Ты ведь знаешь мои убежденья!

Когда мы с папой и мамой жили в Италии, у нас был большой и очень красивый сад. Всякие были деревья: сливы, фиги, кипарисы, пальмы. Очень красивые были пальмы.

И цветов у нас очень много было. Цветы цвели весь год. Зимой в Италии снегу не бывает, только на горах. У нас в саду в декабре цвели розы, нарциссы и распускались фиалки.

Я очень любил цветы. И деревья любил. Только я всегда жалел, что в теплых странах не растут елки. Сосны и кипарисы очень красивые, в особенности кипарисы. Они такие высокие, стройные, темные! Но я привык дома к зеленым елочкам.

Мы раньше жили на Волге и часто ездили в лес за ягодами и за грибами. Я там и полюбил елочки. В начале лета у них зеленые шишки, а потом делаются коричневыми. Шишки я собирал и приносил домой.

А потом нас сослали в Архангельск. Вот там так леса! Еще лучше, чем на Волге. Только очень холодно.