– На колени, – шепнул Афис.

Дасар лишь усмехнулся, не удостоив его взглядом.

– Я не пытаюсь тебя унизить, просто так будет удобнее, – объяснил Афис. – Иначе я причиню тебе лишнюю боль и продлю агонию.

– Я не опущусь на колени, – упрямо повторил Дасар. – Оставь мне хоть каплю гордости, пусть даже придется за нее заплатить.

Афис поморщился и вскинул руку, призывая людей к тишине. Тысячи глаз тут же остановились на его высокой фигуре. Талию жреца украшал широкий кушак, полностью расшитый золотыми нитями и драгоценными камнями – такой надевался только в исключительных случаях, одним из которых было человеческое жертвоприношение. Афис заговорил:

– Мои дети, вы станете свидетелями того, как понесет наказание человек, сотворивший самое ужасное деяние за всю историю Культа в этом городе. То, что сделал Дасар, – страшнее убийства. Он осмелился поднять руку на саму Тхор, осквернил статую, олицетворяющую нашу Мать и госпожу.

Толпа снова зашумела, изрыгая проклятия. Если бы не влияние Афиса, они бросились бы на Дасара без промедления и разорвали его на куски.

– Сделанному этим человеком нет прощения, – продолжил верховный жрец, восстановив тишину. – Тело Тхор навечно сохранит печать преступления, а алтарь вберет в себя кровь виновного. И это будет вечным напоминанием и предупреждением для других. Начинайте.

Под мерный звук барабанов жрецы запели жертвенный гимн. Вскоре к пению присоединились заполонившие площадь тхорасийцы. Они покачивались из стороны в сторону в подобии легкого транса, образуя волны. Просветленные лица были подняты к небу.

В день, что велик и священен

Для каждого, чья истинна вера;

В час, когда лучи солнца

Золотом напишут Слово;

В минуту единения сердец

В одном общем стремлении

Тебе, кто есть сама Жизнь,

Мы посвящаем смерть.

Жертва, на которую идем мы,

Да не будет напрасной.

Рука, держащая кинжал,

Да будет верна и не дрогнет.

Кровь, ушедшая в землю,

Да прольется водой с небес.

Тхор смиренные мольбы наши

Да услышит и внемлет им.

Внезапно все смолкло, и вновь раздался негромкий голос Афиса.

– Тхор, в воде зародившаяся и в воду ушедшая, взгляни на детей своих, скорбящих вместе с Тобой и оплакивающих Твои раны. Прости нас за то, что не предотвратили зло. Мы слепы и недальновидны, мы сгибаемся под тяжестью наших грехов. Призри и этого человека, ибо он не ведал, что делал. Содеянное да смоет кровь. Очисти душу и помыслы его, позволь заплатить положенную цену и идти рука об руку с тобой в вечную жизнь. Вложи силу свою и ярость в этот кинжал, и пусть рука моя станет Твоей рукой. Даруй нам свою милость, Тхор, в обмен на жизнь, которую мы предлагаем Тебе сегодня.

Все люди на площади опустились на колени, и наступило полнейшее безмолвие. Все были так поглощены происходящим, что никто не заметил мальчика, затерявшегося среди коленопреклоненных. Глаза Токена округлились от ужаса, а сердце замерло в ожидании конца. Тишину прорезал вопль, и Токен, молниеносно обернувшись, увидел мать, бьющуюся в руках удерживающих ее жрецов. Стоявший у подножия алтаря Илайя сделал нетерпеливый брезгливый жест, и женщину увели прочь.

– Надеюсь, Токена здесь нет? – спросил Дасар, провожая глазами жену, и Афис отрицательно покачал головой, хотя стоявший к нему спиной приговоренный не мог этого увидеть. – Давай уже покончим с э…

Черный кинжал врезался в горло, не дав договорить, забирая себе его жизнь и последние непроизнесенные слова. Токен зажал рот ладонью, сдерживая крик и борясь с рвотными позывами. Он находился достаточно близко, чтобы четко видеть, как остекленели глаза его отца, как лилась и пузырилась кровь из раны на перерезанном горле, как тело Дасара конвульсивно дернулось и тяжело осело на каменную плиту.

Токен со всех ног бросился прочь, ожесточенно работая локтями, продираясь сквозь толпу. Даже если Афис заметил его – ему все равно. Пусть накажет. Домой, быстрее! Теперь он глава семьи и должен успокоить мать. Больше ни о чем нельзя думать. Нельзя позволять себе ни о чем думать, иначе…

***

Атаана безвольно болталась в цепких руках двух жрецов, тащивших ее подальше от площади. Она едва перебирала ногами, которые большую часть пути просто волочились по дороге. Одна сандалия порвалась и потерялась. Сбитая о мостовую ступня ныла и саднила. Женщине казалось, это было последнее, что она еще могла чувствовать. Не то чтобы она так любила Дасара, скорее даже боялась его. Но она слишком привыкла, что он есть в ее жизни. Пусть муж был часто груб с ней, но он решал все проблемы, с которыми они сталкивались, он обеспечивал и защищал семью. По сути, ее единственной проблемой и был сам Дасар – об остальном ей думать не приходилось.

Теперь Атаане придется обо всем заботиться самой. Она была как узник, ненавидевший стены своей темницы. Но когда эти стены рухнули, снаружи вместо желанной свободы ее ждал лишь холод и пронизывающий до костей ветер. Атаана понимала, что просто не умеет жить одна. Одна. Она была уверена, что и Токен к ней уже не вернется. Он, может, и хотел этого, но Афис его не отпустит, ни за что не отпустит. И она будет видеть своего ненаглядного сыночка только издалека. Она умрет от голода, одиночества и тоски.

– Отпустите, прошу вас, я сама дойду до дома, я больше никому не помешаю, – слабым голосом попросила Атаана.

Ее тюремщики с удовольствием отпустили обременявшую их женщину, и она осталась одна посреди пустынной улицы, не представляя, что делать дальше. Единственная мысль проскочила в голове, и несчастная вдова направила стопы к дому, где сразу же вошла в пристройку, служившую мужу мастерской. Там она принялась лихорадочно шарить по полкам руками, сбрасывая деревянные заготовки, ножи, стамески, мотки бечевки. Пергаментный сверток упал на пол, звонко рассыпавшись новыми гвоздями. Наконец под руку попалось то, что Атаана искала. Стеклянная бутылка, заткнутая тряпицей. Непослушные пальцы вытащили тряпицу, и в нос ударил насыщенный запах масла. Атаана крепко сжала горлышко бутылки и поспешила к озеру.

***

Токен проверил все комнаты, двор и огород – матери дома не оказалось. Дверь мастерской была отворена настежь, а внутри царил полный разгром. Кто мог это сделать? Мама сюда прежде и не заходила и тем более не осмелилась бы трогать вещи отца. Смутное предчувствие чего-то неминуемого поднималось изнутри. Кончики пальцев покалывало. «Ну же, давай». Токен расслабился, стараясь выбросить из головы любые мысли, но не было ни видений, ни озарений – ничего. Его дар был бесполезен.

Мальчику невыносимо захотелось увидеться с Афисом, который всегда находил нужные слова и мог утешить и приободрить, как никто. Афис, скорее всего, был на берегу озера, завершая ритуал сожжением тела жертвы. Если Токен пойдет туда сейчас, то увидит еще и это. Но дожидаться наставника не было сил, и Токен отправился к озеру, надеясь, что сможет дойти – путь был неблизкий, а желудок предательски напоминал, что мальчик сегодня не ел.

Он шел уже около часа и недавно миновал северные ворота, собираясь свернуть с широкой дороги, откуда извилистая тропинка, пересекая долину, вела к озеру. Токен размышлял, станет ли Афис гневаться на него за то, что он нарушил его приказ и сбежал из дома, когда вдруг тишину разорвал нечеловеческий вопль боли. Это был точно такой же, тот же самый крик, как в его видении несколько дней назад. Только в этот раз все происходило на самом деле. Крик повторился, эхом расстилаясь над долиной. Токен бросился вперед, забыв про голод и усталость.

Вскоре он услышал потрескивание погребального костра и возбужденный гул нескольких мужских голосов. Было и кое-что еще. Густой, удушливый, сладковатый запах с примесью древесного дыма и ароматных смол. Токен схватился за горло, из глаз брызнули слезы. Хватит! Хватит, он не может пойти туда. С него довольно потрясений на сегодня.