Миша отвернулся в сторону и кому-то сказал:
– Предупреди Майкла, что хлеб не свежий. Пусть остается дома и починит горшок.
Они с ним на днях прочитали сказку братьев Гримм «Горшочек каши» и теперь постоянно повторяли: «Раз, два, три, горшочек, вари!».
Ольга улыбнулась, поправила его полосатый шарф и чуть крепче сжала доверчивую ладонь.
По пятницам, когда Мишины родители уезжали в театр, а Ольга оставалась до вечера, мальчишка выпрыгивал в коридор и по-деловому повторял:
– Дорогие мои родители! Не задерживайтесь долго. Помните, что у вас есть сын, и ему только пять лет.
Потом они играли в пиратов, складывали пазлы и рисовали витражными красками. Ольга варила ему молочную кашу, грела на батарее пижаму и купала в огромной ванной. Миша ждал купание, сразу же сооружая шапку и бороду из мыльной пены, и возился с резиновыми утками. А потом, прослушав несколько сказок о веселых зверятах и обняв ее за плечи, засыпал. На цыпочках заходили родители. Они смотрели на его длинные ресницы, розовые щеки и улыбались Ольге своими теплыми улыбками. Девушка сразу же шла собираться, куталась в длинный шарф и застегивала на все пуговицы пальто. На выходе отбирала варежки у сонной Лаймы, а мама вручала ей пакет со сладостями и банкой кофе. Ольга краснела, пятилась и смущенно мямлила:
– Ну что вы? Это совсем необязательно.
На что она махала рукой:
– Это для настроения. Перекусите перед сном. Мы просто заходили в изумительную кондитерскую и не удержались, чтобы не накупить горы пирожных…
Кирилл подвозил ее прямо к метро, и всю дорогу она напитывалась от него неких новых, еще не совсем понятных истин. Он вливал в нее знания, от которых хрустели извилины и шатался заложенный родителями фундамент. Однажды они заговорили об уязвимости:
– Я проработал в цирке много лет. Дважды уходил и дважды возвращался. Цирк – это отдельная жизнь, в которой своя истина, свои законы и свое течение времени. А манеж – яркий магнит, и ты чувствуешь себя неполноценным, если хоть день не постоишь в центре на тяжеленном ковре весом в тонну. Мы все там практически жили, женились, рожали, ссорились и снова возвращались в свои номера. Я был задействован в парной силовой акробатике, занимал позицию нижнего, и на мне выстраивали невероятные пирамиды. Ответственность была огромная – удерживать всю конструкцию, которая на глазах вырастала в некий карточный домик, потом рассыпалась и собиралась в узор еще сложнее.
В свободное от репетиций время я помогал дрессировщику с медведем. Выводил его на прогулку, возил к ветеринару и даже иногда читал ему газеты. Медведи вообще очень интересные животные, непредсказуемые, умные и смышленые. Однажды был зафиксирован случай, когда цирковому медведю дали водительские права и выпустили, в рамках рекламы, прокатится по городу. Кажется, ее звали Девочка, и она сумела проехать несколько кварталов, остановилась на красном светофоре, а потом все-таки въехала в бампер мерседеса.
Но однажды этот зверь на меня напал, и с тех пор я сделал очень важные выводы. Еще Марина Цветаева говорила: «Если что-то болит – молчи, иначе ударят именно туда». В тот день с самого утра плохо себя чувствовал, ныло тело, и я ощущал каждую кость, словно накануне сломанную. Температура прыгала по ртутному столбу, и стоило чуть резче наклониться – сразу из носа шла кровь. Медведь тоже был не в лучшей форме, неудачно отработал номер, казался злым, возбужденным и поддерживал лапу, по которой пришлись несколько ощутимых ударов. Я вел его в клетку, как вдруг он остановился, шумно втянул ноздрями воздух и унюхал возбуждающий оксид железа. В ту же секунду замахнулся лапой, целясь прямо в сердце, но я успел увернуться, и он зацепил мне плечо. Порвал кожу, и она треснула, задел мышцу и сосуды, принуждая их оголиться, словно телефонные провода. Подбежали монтажники, и мы быстро загнали его в клетку. Но с тех пор, если я болен, устал или чувствую упадок сил, никогда в таком состоянии не выхожу в социум. Делаю энергетические упражнения, восстанавливаю баланс и только тогда решаю все вопросы. И запомнил раз и навсегда: нельзя показывать миру свою уязвимость и разбалансировку, потому что удар всегда будет направлен именно в это незащищенное место. Это как рана на руке. Чем больше ты ее трогаешь, проверяешь целостность, бережешь от воздействия воды и окружающей среды, тем дольше она будет заживать. Это как приклеивание прозвищ во дворе. У вас было прозвище?
Кирилл посмотрел на Ольгу, и та рассмеялась. Сняла с шеи шарф, залезла в английские петли пальцами и стала вспоминать:
– Было… Давно… Меня в детстве прозывали Пугалом. Родители одевали меня скромно, но чаще всего нелепо, заставляя донашивать вещи за всеми двоюродными сестрами. У меня редко была по размеру обувь и не всегда девичья. Длинные аляповатые платья, которые маме некогда было подшить, и свитера с безразмерными рукавами.
Кирилл помолчал, вглядываясь в низкий пласт перламутрового тумана, а потом продолжил:
– Дети обладают изощренной жестокостью. Они мгновенно прощупывают на уязвимость, подбирают обидные клички и начинают охоту. Прозвище является методом проб и ошибок. Если ребенок не реагирует – значит, щупаем дальше. Если только передернул плечами и скривился, как от кислых щей – еще не то. Не задевает… А вот когда заплакал, прикрыв голову руками – это оно, самое точное и обидное. Значит, отныне так и будем прозывать. И пока ребенок сам не изменит к прозвищу отношения – не внешне, а внутренне, – дети будут упорно его преследовать. Но как только нарастет мозоль и в ответ перестанет поступать та необходимая энергия, оно отваливается, как кожица с зажившего пупка.
Кирилл уже въехал в город, и промелькнуло свежевыкрашенное трамвайное депо. Новенькие вагоны ездили туда-сюда, а потом ныряли в него, как в «рукавичку». Всюду продавались вечерние газеты, и нарядные люди медленно шли по тротуару. Они уже избавились от тяжелой зимней одежды, и на Ольге тоже было легкое шерстяное пальто. Она слушала Кирилла внимательно, только ее разум стоял в стороне и снисходительно кивал: «Ну-ну, рассказывай свои сказки».
– О чем вы сейчас думаете?
– О том, что немного болит голова.
– Значит, усиливаете боль. А вы думайте о здоровье, об обновлении клеток, о том, как из влагалища лезут молодые листья и настаивается рисовый черный уксус. Куда взгляд – туда и наша энергия! На чем сосредотачиваемся – то и подпитываем! И как жаль, что мы частенько смотрим туда, куда не хотим смотреть: на выпирающее уродство бедняги в метро, ДТП из окна троллейбуса, уличную пьяную драку и «Битву экстрасенсов» на канале СТБ. Почему мы не можем так же надолго сосредоточиться на поляне лягушачьих лютиков, на песочных рисунках Ференца Чако, на сжигании вечернего солнца, выбросе звезд и милосердии? Почему мы мгновенно прикипаем к событиям, закрашенным в черное железо, черную сажу и черную слоновую кость? И все сложнее становится переключить канал, настроенный на фильм ужасов, в котором главными героями являются разлагающиеся трупы. Ведь для этого нужно просто щелкнуть пультом. Всего-то… Щелкнуть пультом… А нет, мы продолжаем есть «минус», затягивая его в себя, как макаронину. А потом он внутри трансформируется, превращаясь в длинный гельминт, и начинает есть нас.
Они уже приехали и остановились под стенами общежития. Из открытых окон доносились голоса, детский плач и визгливый крик вахтерши:
– Не пущу! Как себе хочешь – не пущу. Развели тут бордель.
Ольга улыбнулась, хлопнула дверцей и помахала на прощание рукой.
Наступила весна. Небо, истерзанное весенними ветрами, наспех сшивало свои голубые ткани, и места швов напоминали тракторные молнии. Самолеты, оказываясь в них, с ходу попадали в зону турбулентности.
Миша уже прочитал Букварь и прошел всю математику за первый класс. А еще выучил много стихов Мандельштама и Даниила Хармса. Он сочинял сказки, рисовал с натуры, лепил из каучукового теста и пел песни Черепахи Тортиллы, мамонтенка и Шапокляк. В конце мая, когда в садах разбухли пионы и расцвела мелкая, напоминающая манку, черемуха, подошло время тестов, и Ольга перестала спокойно спать.
