Наконец, Грег убрал обе ладони от моего тела, и я шумно выдохнула. То ли с облегчением, то ли, наоборот, с сожалением – я и сама не понимала. Пока руки продавца чувств перемещались по моему телу, даже через прочную синтетическую ткань я ощущала их тепло, и мне показалось, что на какую-то долю секунды я испытываю по очереди все те эмоции и ощущения, которые он называл в тот момент. Но как только Грег перестал меня касаться, всё исчезло.
– Что это было? – я снова села, а точнее – упала на диван, потому как ноги перестали меня слушаться.
– Считай, что мы только что изучили базовые цвета из палитры человеческих эмоций. Эти цвета, эти восемь базовых эмоций лежат в основе всех остальных. Другие эмоции, коих можно насчитать несколько сотен являются оттенками и полутонами этих восьми. При этом каждая эмоция несёт свою окраску и переживается телесно.
– Несколько сотен эмоций? И ты говоришь, их все нужно уметь отличать друг от друга?! Но кому из людей в здравом уме это может быть нужно? – я говорила вызывающе, как будто надеялась убедить Грега в бессмысленности его утверждений. – Тратить время на изучение и распознавание рефлекторных реакций? Ну, не знаю… Пусть этим занимаются учёные. Но к чему это другим людям? Да и зачем вообще так усложнять свою жизнь этими эмоциями? Почему вы, эмпаты, так цепляетесь за них?
– Ради самой жизни, – наклонившись близко-близко к моему лицу, очень тихо проговорил Грег. Затем он резко отстранился и вышел из комнаты.
Я ожидала от него новых пространных объяснений с ворохом научных терминов и обоснований, но этот простой, односложный ответ отчего-то обескуражил меня.
«Ради самой жизни», – он произнёс это вполголоса, почти шёпотом, но слова звенели у меня в голове так, будто их прокричали в рупор над самым моим ухом.
И я вступала в мысленный спор с этим рупором.
«Что это значит? Ведь я практически не испытываю эмоций, но всё равно живу».
– Но ведь я и так живу! – произнесла я вслух, потому что в ту минуту Грег снова вошёл в комнату с небольшим прозрачным планшетом и связкой проводов в руках. – Двадцать четыре года я жила и прекрасно обходилась без самих эмоций и тем более без попыток их выявления у других людей.
Грег кивнул, надевая на своё запястье уже хорошо знакомый мне аппарат и что-то в нём настраивая.
– Безусловно, ты жила. Дышала, ела, училась, работала. Но каким было качество этой жизни? Я говорю сейчас не об уровне твоего достатка, апартаментов и их близости к центру города. Чем было наполнено твоё существование? Я действительно хочу знать – что вообще мотивировало тебя жить?
Вопросы Грега вводили меня в недоумение. Разве вариантов много?
– Стремление достичь успеха, что же ещё? – мне и впрямь казалось, что тут всё предельно понятно. Но Грег не унимался:
– Да? И зачем?
– Все должны стремиться к успеху, расти профессионально, становиться востребованными специалистами…
– Кому должны, Мира?
Я уже открыла рот, чтобы ответить, но так и застыла с глупым видом, не зная, что сказать.
Грег умудрялся задавать такие вопросы, на которые у меня, как оказалось, не было ответа. Но я не собиралась сдаваться. Мой мозг судорожно соображал, хаотично блуждая в лабиринте обрывочных мыслей и пытаясь зацепиться хотя бы за одну из них.
– Не знаю, – в конце концов, признала я. – Никому конкретному. Просто должны.
– Нет, Мира. Так не бывает. Если мы что-то должны, то обязательно кому-нибудь конкретному. Либо кому-то из внешнего мира, либо самим себе. Так задумайся, кому лично ты должна свою успешность и профессионализм? Я не требую от тебя сиюминутного ответа. Ты можешь вообще не делиться со мной своими соображениями по этому поводу. Главное – найди ответ для самой себя.
Много позже я обнаружила интересный эффект, который производило на меня общение с моим продавцом эмоций. Подобными вопросами, побуждающими к размышлению над непривычными для меня темами, Грег сеял в моём сознании зёрна, которые терпеливо дожидались своего времени. А затем вдруг начинали давать буйные всходы автономно от моей воли, независимо от шаблонов ума и установок, которые были привиты мне с детства. Так в глубине дикой пустыни возникали и постепенно ширились благодатные оазисы – островки обновлённого, возрождённого самоосознания.
Но в дни наших первых встреч я ощущала лишь дискомфорт от такой формы взаимодействия. Стремясь поскорее отвести фокус внимания от себя, я переводила разговор на самого Грега:
– А ты? Чем же таким необычным наполнена твоя жизнь, что ты считаешь эмоции и чувства её неотъемлемой частью?
Грег как будто только и ждал этого вопроса.
– Я расскажу тебе кое-что о своей жизни. Но в нашем случае слова, не подкреплённые личными ощущениями, ничего не стоят.
В его руках появилась уже знакомая повязка, которая одним своим видом гипнотизировала меня обещанием нового чувственного опыта.
Я приготовилась целиком превратиться в слух.
Грег привычным движением ловких рук повязал вокруг моей головы повязку и, приладив электроды к моим вискам, макушке и затылку, начал свой рассказ. Простой, искренний, незамысловатый. Но всё его повествование пронизывал мощный поток чувств и эмоций – таких разных, и в то же время так гармонично дополнявших друг друга и саму историю, что я невольно стала ощущать себя частью этого чуждого мне мира, этой незнакомой доселе жизни.
Но каким образом несколько электродов сумели заставить меня так глубоко проникнуться историей Грега, всё так же оставалось загадкой.
Он называл каждую эмоцию, которую испытывал – которую МЫ испытывали – во время его рассказа, и к концу сеанса я поняла, что уже отчётливо могу выделять среди этих эмоций те самые, базовые, о которых Грег поведал мне в начале встречи.
Страх, гнев и радость определялись ярче всех других. И я вынуждена была признать, что они действительно находили отражение в определённых участках моего тела. Я могла ощущать это физически!
Грег вспоминал эпизоды из своего раннего детства, и благодаря чудо-программе и электрическим импульсам, бегущим по проводам, в этот момент я сама смотрела на мир глазами трёхлетнего ребёнка. Я удивлялась: неужели человек может помнить себя в таком возрасте? Ведь мои собственные воспоминания начинались лет с шести, а Грег помнит себя совсем малышом! Вслед за удивлением я, не помня себя, погружалась сначала в проживание кружевной нежности от крепких маминых объятий. Затем ныряла в захлёстывающую радость от получения в подарок давно желанной игрушки – большого деревянного кораблика. Восторг и бесконечная благодарность: папа сделал его своими руками, специально, чтобы порадовать сына в день рождения. Но уже через минуту меня накрывал гнев от того, что двоюродный брат сломал на любимом кораблике сразу две мачты. Сломал не случайно, а со злорадством, из зависти. Жгучая обида и злость, а затем – смешанное чувство страха и возбуждённости во время первой в жизни драки. Торжество и гордость – обидчик проучен, справедливость восторжествовала.
Я качалась на волнах воспоминаний Грега о семейных праздниках, об уютном бабушкином доме у речки, о первых уроках в школе домашнего типа, где учительница была похожа на маму, и у неё были такие же удивительно тёплые руки. Всё это были простые радости наивного, простодушного детства типичного эмпата, ещё не столкнувшегося с большим миром.
Но однажды детство всё-таки заканчивается и у эмпатов. У всех по-разному. Но мне пришлось погрузиться в переживание безудержного горя девятилетнего мальчишки, потерявшего отца. Банальное кровоизлияние в мозг. Его можно было спасти. Но в местной лечебнице, пережившей незадолго до того пожар, не было необходимого для проведения операции оборудования. А в городские клиники жителям трущоб путь закрыт.
Кроме Грега в семье, оставшейся без кормильца, было ещё два его младших брата и полугодовалая сестрёнка. Всех детей мать воспитывала сама, без помощи интернатов и не получая ни цента от Комитета социального развития ОЕГ.
