Часов в шесть пополудни, это было в пятницу, граф, принявши от всех соседей визиты, сам никуда еще не выезжал, - и теперь, отобедавши, полулежал на широком канапе в своем кабинете.

В углу, около курильницы, на маленьком табурете, в почтительном положении сидел Иван Александрыч. Сапега, как видно, был в самом приятном, послеобеденном расположении духа. Это был лет шестидесяти мужчина, с несколько измятым лицом, впрочем, с орлиным носом и со вздернутым кверху подбородком, с прямыми редкими и поседевшими волосами; руки его были хороши, но женоподобны; движения медленны, хотя в то же время серые проницательные глаза, покрывавшиеся светлой влагой, показывали, что страсти еще не совершенно оставили графа и что он не был совсем старик.

- Что, Иван, все уж у меня перебывали здешние помещики? - спросил Сапега, даже не взглянув на того, к кому относились эти слова.

- Все, ваше сиятельство, решительно все, - отвечал, вытянувшись, Иван Александрыч, - или нет... позвольте, не все... Задор-Мановский не был.

- Задор-Мановский? Кто же это Задор-Мановский и почему он не был?

- Я полагаю, ваше сиятельство, - отвечал Иван Александрыч протяжно, придумывая средство оправдать Мановского, которого в эту минуту считал уже погибшим. - Я полагаю, что у него или жена умирает, или сам он при смерти болен.

- Жена умирает! - повторил граф. - А он женат?

- Женат, ваше сиятельство.

- На хорошенькой?

- Нет-с, не очень счастлив партией.

- А на ком он женат? - спросил граф.

- На... на... дай бог память, она не здешняя, на... на... на немке какой-то, на Кронштейн.

- На дочери генерала Кронштейна? - спросил стремительно граф.

- Именно, ваше сиятельство, должно быть, что генерала Кронштейна.

- Анета Кронштейн! - говорил граф, как бы припоминая. Глаза его заблистали. - Помню, - продолжал он, - стройная блондинка, хорошенькая, даже очень хорошенькая. А что, Иван, нравится тебе она?

- Кто, ваше сиятельство?

- Ну, жена этого Задора, что ли?

- Задор-Мановского? Худа очень, ваше сиятельство.

- Да ты знаток, Иван, в женской красоте? - спросил граф.

- Ха-ха-ха, ваше сиятельство! Как вам сказать, конечно-с, больших красавиц не случалось видать.

- А разве ты не видал Анеты Кронштейн?

- То есть Задор-Мановской-с, ваше сиятельство? Как-же-с, сколько раз обедывал, ночевал у них.

- Как же ты говоришь, что не видал красавиц? Вот тебе красавица!

- Красавица, ваше сиятельство? - спросил удивленный Иван Александрыч.

- Трудное, брат, дело понимать женскую красоту; ни ты, да и многие, не понимают ее.

- Конечно, ваше сиятельство, мы люди необразованные.

- Тут не образование, мой милый, а собственное, внутреннее чутье, возразил граф. - Видал ли ты, - продолжал он, прищуриваясь, - этих женщин с тонкой нежной кожей, подернутой легким розовым отливом, и у которых до того доведена округлость частей, что каждый член почти незаметно переходит в другой?

Иван Александрыч слушал, покраснев и потупившись.

- А замечал ли ты, - продолжал Сапега одушевляясь, - у них эти маленькие уши, сквозь которые как будто бы просвечивает, или эти длинные и как бы без костей пальцы? - Сапега остановился.

Иван Александрыч решительно не знал, что ему отвечать.

- Или эта эластичность тела, - продолжал граф, как бы более сам с собою. - Это не опухлость и не надутость жира; напротив: это полнота мускулов! И, наконец, это влияние свежей, благоухающей женской теплоты? Что, Иван, темна вода во облацех? - заключил Сапега, обратившись к Ивану Александрычу.

- Вы, ваше сиятельство, так говорите, что... - начал было тот.

- Что - что?

- Ничего, ваше сиятельство, я говорю, что вы уж очень хорошо говорите.

- Словами не передашь всех тонкостей! - произнес граф, вздохнув, и замолчал.

- Вот, если осмелюсь доложить, - начал Иван Александрыч, ободренный вниманием дяди, - здесь есть еще красавица.

- Красавица?

- Да, ваше сиятельство, прелесть женщина, только ух какая!

- Какая же?

- Кокетка, ваше сиятельство, ужасная.

- Девушка?

- Вдова, ваше сиятельство.

- Вдова? - произнес граф. - Чем же она красавица?

- Да уж, этак, женщина высокая, белая-с, - начал Иван Александрыч, глаза карие... нет, позвольте... голубые, зубы тоже белые.

- Купчиха!.. Мерзость какая-нибудь, должно быть! Расскажи лучше, нет ли других? - перебил Сапега.

- Других, ваше сиятельство, лучше этой нет.

- Дрянь же, брат, видно, у вас женщины.

- Известное дело, ваше сиятельство, не в Петербурге!

- Нынче и в Петербурге ничего нет порядочного, - возразил граф, - или толстая, или больная!

- Последние, видно, времена приходят, ваше сиятельство. Народ уж заметно очень мельчает.

- Послушай, Иван, - перебил Сапега, - отчего это у меня не был этот Мановский?

- Болен, должно быть, ваше сиятельство.

- Кто он такой?

- Помещик-с.

- Как бы заставить его приехать ко мне?

- Заставить, ваше сиятельство? Заставить-то трудно: очень упрям...

- Упрям? - сказал граф, подумав. - Стало быть, он не был у меня не потому, что болен, а потому, что не хочет.

Иван Александрыч, пойманный во лжи, побледнел.

- Богат он? - прибавил граф.

- Богат, ваше сиятельство, триста душ да денег куча! Вряд ли не будет на следующую баллотировку губернским.

- Чин его?

- Полковник-с.

- Завтра я поеду к нему, - сказал граф, вставая.

- К Задор-Мановскому, ваше сиятельство? - спросил Иван Александрыч, как бы не веря ушам своим.

- Да, - отвечал отрывисто граф, - ты теперь ступай в их усадьбу и как можно аккуратней узнай: будут ли дома муж и жена? Теперь прощай, я спать хочу!

Граф лег на диван и повернулся к стене, Иван Александрыч на цыпочках вышел из кабинета.

- Иван! - крикнул граф.

Племянник снова появился в дверях.

- Вели к восьми часам приготовить мне карету: я еду к предводителю, а сам сегодня же исполни, что я говорил.

- Будьте покойны, ваше сиятельство, - отвечал Иван Александрыч и вышел.

- Приготовить карету его сиятельству к восьми часам, - сказал он, проходя важно по официантской.

Несколько слуг посмотрели ему вслед с усмешкой.

- Вишь, какой командир! - сказал один из них.

- Видно, граф дал синенькую на бедность, так и куражится, чучело гороховое! - подхватил другой.

В ту самую минуту, как Иван Александрыч вышел с поручением от графа, по небольшой тропинке, идущей с большой дороги к казенной Лапинской роще, верхом на серой заводской лошади пробирался Эльчанинов, завернувшись в широкий черный плащ. Он ехал на тайное свидание с Анной Павловной. Лошадь шла шагом. Герой мой придумывал, как начать ему объяснение в любви: сказать ли, что прежде любил ее, признаться ли ей, что Вера была одним предлогом для того только, чтобы сблизиться с нею?.. Но она знала, что он Веру любил, еще не видавши ее. Гораздо лучше сказать, что теперь она осталась одна для него в целом мире, что он только ее одну может любить; а что она к нему неравнодушна, в этом нет сомнения: он заметил это еще в Москве, и к чему бы, в самом деле, назначать свидание; она теперь дама и, как видно, не любит мужа и несчастлива с ним, а в этом положении женщины очень склонны к любви. Ему только надобно быть решительным. С такими мыслями подъехал он к роще, привязал лошадь к дерену и пошел пешком в ту сторону, которая прилегала к могилковскому полю.

Глубокое молчание царствовало в лесу, только шум его шагов да по временам взмах поднявшеюся из-под куста тетерева нарушал тишину. Огромные сосны, поросшие мохом, часто заслоняли ему дорогу своими длинными ветвями, так что он должен был или нагибаться, или отводить руками упругие сучья. С приближением в середину лес становился чаще и темнее. Под ногами у него хрустели беспрестанно сухие сучья, которые покрывали землю целым пластом. Кроме того, ему часто приходилось перелезать через толстые колоды упавших сухих дерев. Преодоление этих небольших препятствий несколько отвлекало моего героя от главного предмета его мыслей; вместе с физическим утомлением уменьшалась в нем и решительность. Мысли его приняли печальное и несколько боязливое направление. "Что, если мы разойдемся", - подумал он и посмотрел вдаль. Перед ним расстилалось широкое желтеющее поле, вдали были видны Могилки. "Так здесь-то живет она, - подумал он, глядя на высокий дом, выходящий верхним этажом из-за стенной ограды, которою обнесена была усадьба. - Где-то ее комната, у которого сидит она окна? И где теперь она?" Небольшой шум листьев перервал его размышления. Он обернулся назад: перед ним стояла Анна Павловна, в белом платье и соломенной шляпке. Эльчанинов, ни слова не говоря, бросился к ней и начал целовать ее руку.