Обдумав все это и очень хорошо понимая, с какою женщиною имеет дело, граф начал прямо:

- Ваши обстоятельства очень неприятны!.. Я могу помочь вам.

- Ах, помогите, помогите, граф! Я буду вам всю жизнь благодарна!

- Благодарна? Этого мало.

- Я вас буду любить, - отвечала вдова, которой обращение графа возвратило веселость и кокетство.

- Вы будете любить? Я сам вас буду любить. Дайте мне вас обнять.

Вдова повиновалась.

Граф обнял ее, и потухший в глазах его огонь снова заблистал.

- Поцелуйте меня! - произнес он.

Вдова поцеловала.

- Вы избавите меня от Задор-Мановского?

- А вы будете любить меня?

- Буду, только избавьте меня поскорее, - до этого я не могу любить вас.

- Нет! Наперед вы полюбите меня, а там и я для вас сделаю все, что только захотите.

- А вы меня будете любить, граф?

- Я вас люблю и буду любить.

- Вы возьмете меня в Петербург? Без вас я не в состоянии буду здесь остаться.

- Я вас никогда не оставлю.

- Вы демон! - сказала Клеопатра Николаевна и склонила голову к себе на грудь.

Граф уехал из Ярцова часу в двенадцатом. Клеопатра Николаевна, оставшись одна, долго и даже очень долго сидела задумавшись; в лице ее показалось даже что-то вроде страданий. Потом взяла она с своего туалетного столика портрет молоденькой девочки, поцеловала и проговорила: "Простишь ли ты когда-нибудь меня?" Это был портрет ее дочери. Поставив его на прежнее место, она вынула из ящика небольшой альбом, развернула его. На одной из страниц приклеено было знакомое нам письмо Эльчанинова, которое он написал ей, уезжая от нее ночью. "Прости и ты меня!" - сказала Клеопатра Николаевна, глядя на записку и целуя ее; потом опустилась на диван и снова задумалась. Нравственный инстинкт женщины говорил в ней как бы помимо ее воли.

Граф тоже возвратился домой в каком-то странном расположении духа. "Однако мне здесь не так скучно, как я ожидал", - сказал он, усаживаясь на диван. Но потом сделал презрительную гримасу и задумался.

Дня через два после того становой привез Мановскому указ из опеки об устранении его от опекунства над имением малолетней Мауровой.

- Я еще не принимал имения, - сказал Мановский, подавая описи, крепости и другие документы становому, - а получил только бумаги. Вот они, передайте их, кому будет следовать.

- А знаете, кто назначен на ваше место?..

- Нет, не знаю.

- Иван Александрыч Гуликов. Нечего сказать, славный опекун. Я сейчас везу к нему указ.

Мановский ничего не отвечал.

Время шло. Анна Павловна очень грустила об отце, считая себя виновницею его смерти; но старалась это скрыть, и, когда слезы одолевали ее, она поспешно уходила и плакала иногда по целым часам не переставая. Положение Эльчанинова, в свою очередь, тоже делалось день ото дня несноснее; он, не скрываясь, хандрил. Анна Павловна начинала окончательно терять в его глазах всякую прелесть, она стала казаться ему и собой нехороша, и малообразованна, и без всякого характера. Он не находил, что с нею говорить; ему было скучно с нею сидеть и даже глядеть на нее. Уединенная и однообразная жизнь, к которой он вовсе не привык и на которую обречен был обстоятельствами, сделалась ему невыносима. "Хоть бы выехать куда-нибудь к соседям, - думал он, - стыдно... да, пожалуй, встретишься еще с Мановским". Уехать куда-нибудь с Анной Павловной, где бы он мог по крайней мере выезжать из дому, но на это не было никакой возможности, потому что у него ни копейки не было денег. Однажды, это было поутру, Анна Павловна сидела в гостиной на креслах. Савелий стоял и смотрел в окно. Эльчанинов лежал вниз лицом на диване.

- Что ты, Валер, все лежишь? - проговорила Анна Павловна.

- Так, - отвечал Эльчанинов и позевнул. - Кажется, и не дождешься этого счастливого дня, - продолжал он, - когда выберешься отсюда. Мне, наконец, никакого терпения недостает здесь жить.

- Тебе скучно? - проговорила Анна Павловна. Голос ее дрожал.

- Нет, мне не скучно, с тобой я никогда не могу скучать; но это ожидание, эта неопределенность положения - это ужасно!

- Чего же вы ожидаете? - спросил Савелий.

- Места, которое могло бы обеспечить мою и Анны Павловны будущность и которое обещал мне дать граф.

- Отчего же он не дает? - заметил Савелий.

- Ах, господи боже мой, да разве это можно заочно сделать? Это не то, что определить куда-нибудь писцом или становым приставом.

- Но какое же вам хочет дать место граф?

- Какое? Я не знаю, собственно, какое, - отвечал с досадою Эльчанинов, которому начинали уже надоедать допросы приятеля, тем более, что он действительно не знал, потому что граф, обещаясь, никогда и ничего не говорил определительно; а сам он беспрестанно менял в голове своей места: то воображал себя правителем канцелярии графа, которой у того, впрочем, не было, то начальником какого-нибудь отделения, то чиновником особых поручений при министре и даже секретарем посольства.

- Я знаю только то, - присовокупил он, - что граф может дать место и выгодное и видное.

Савелий, кажется, хотел что-то возразить ему, но, взглянув в это время в окно, вдруг остановился и проговорил каким-то странным голосом:

- Михайло Егорыч, кажется, сюда едет!

Эльчанинов вскочил и побледнел как мертвец. Анна Павловна задрожала всем телом.

- Эй, люди! Не пускать там, кто приедет! - вскрикнул было Эльчанинов.

- Нельзя не пускать. Ступайте туда и задержите его в зале; говорите, что Анны Павловны у вас нет, - перебил Савелий и, почти вытолкнув приятеля, захлопнул за ним дверь, а сам взял проворно Анну Павловну за руку и увел в задние комнаты. К крыльцу подъехал Мановский, с которым рядом сидел исправник, а на передней скамейке помещался у них стряпчий, корявейшая физиономия, когда-либо существовавшая в мире. Все втроем они вошли в залу. Эльчанинов, бледный, но насколько возможно владея собой, встретил их и спросил, что им угодно.

Исправник начал сконфуженным голосом, показывая на Мановского:

- Мы приехали по поданному прошению Михайло Егорыча, что супруга их проживает в здешней усадьбе.

- Что ж вам, собственно, угодно от меня? - болтнул Эльчанинов, и сам не зная хорошенько, что говорит.

- Приступайте к следствию; что тут разговаривать? - проговорил Мановский и сел.

- Конечно, лучше к следствию, - подтвердил стряпчий и нюхнул, отвернувшись в сторону, табаку, причем одну ноздрю зажал, а в другую втянул всю щепотку, а потом, вынув из бокового кармана бумагу, подал ее исправнику, проговоря: "Вопросные пункты". Исправник некоторое время переминался.

- Не угодно ли вам, - начал он, подавая Эльчанинову бумагу, - ответить на эти вопросы?

Эльчанинов взял. Кровь бросилась у него в голову, он готов был в эти минуты убить всех троих, если бы достало у него на это силы.

- Может быть, вам угодно, чтобы я здесь при вас отвечал? - проговорил он с некоторою гордостью.

- По закону следует здесь, в присутствии господ следователей, произнес стряпчий и опять нюхнул.

Эльчанинов взял чернильницу, поставил ее на ближайший стол, сел и начал писать. На вопрос: как его зовут, какой он веры и прочее, он ответил сейчас же; но далее его спрашивали: действительно ли Анна Павловна бежала к нему от мужа, живет у него около года и находится с ним в любовном отношении? Эльчанинов остановился. Что было отвечать на это? Припомнив, впрочем, слова Савелья, он поставил одну общую скобку и написал: "Ничего не знаю". Исправник взял у него потом ответы дрожащими руками и начал читать. Стряпчий заглянул ему через плечо.

- Стало быть, госпожа Мановская и теперь проживает не в вашем доме? спросил он, обращаясь к Эльчанинову.

- Я уже на это ответил и с вами разговаривать больше не желаю, - сказал тот, с презрением взглянувши на стряпчего.