Снова и снова в голове всплывали фрагменты вчерашней дискуссии в ситуационной комнате Белого дома. В такой разноголосице мнений и в таком пристрастном обсуждении Рокфуллеру ещё никогда не приходилось участвовать. Досталось всем: и русским, и ему, и даже самому Президенту, который, не желая брать на себя ответственность, перекладывает её на членов Совбеза. И всё-таки здравый смысл одержал верх, и даже самые ярые оппоненты, поупорствовав для порядка, сдались под напором убедительных доводов в пользу сближения. Америка нуждалась в России, как ни странно, не меньше, чем Россия в Америке. Даже русофоб Локхарт под занавес признал своё тактическое поражение, выразившись, как всегда в изящной для него манере:
– Чёрт с вами, валяйте. Может, мистеру Рокфуллеру и удастся сварганить пиццу из тех отходов, что ещё сохранились на русской кухне.
Использование пиццы в качестве метафоры было далеко не случайным: Директор ЦРУ был поклонником итальянской кухни. Но прежде чем окончательно смириться, Локхарт постарался задать Джону жару, засыпав его такими вопросами, на которые не у всякого хватило бы терпения и желания отвечать. Не хватило его в какой-то момент и Рокфуллеру. После одного особенно унизительного вопроса, касавшегося его патриотических чувств, он решительно встал и заявил, что с него хватит и что он отказывается отвечать на оскорбительные вопросы мистера Локхарта. И если мистер Локхарт считает, что он не сможет служить Америке в новом качестве, то он готов без всякого сожаления отвергнуть предложение русских. Подобного поворота не ожидал даже Локхарт, а Президенту и его активным сторонникам, срочно вмешавшимся в перепалку, пришлось попотеть, прежде чем им удалось вернуть обсуждение в спокойное русло. Призвав обоих не горячиться, Президент заверил Рокфуллера, что нисколько не сомневается в его патриотизме и любви к родине. А любить Америку – это значит жертвовать собой ради её нынешнего и будущего величия. И Рокфуллер окончательно сдался, хотя и пытался ещё что-то бубнить насчёт проблем с переездом, со знанием русского языка и прочую чепуху. Но его методично и вежливо дожимали, пока не добились окончательного согласия.
Вернувшись ближе к полуночи в гостиницу, Джон ещё долго не мог уснуть, переживая события прошедшего вечера. Кошмарные картины не отпускали его и заставляли ворочаться с боку на бок. То ему представлялось, что Боинг, на котором он летит в Россию, разваливается на куски над Атлантическим океаном, то, что жена разводится с ним и остаётся в Америке, то, что русские в лице Хворостенкова, посмеиваясь, объявляют ему, что это был не более чем дружеский розыгрыш, и что Джону нечего делать в их стране. Поворочавшись бестолку тройку часов в постели, но так толком и не заснув, он вызвал шофера, извинившись за ранний звонок, и выехал в Нью-Йорк ни свет ни заря.
Хорошо, что весь этот балаган теперь уже позади и можно ещё раз спокойно обдумать сложившуюся ситуацию. Память услужливо выдала финальную часть заседания и слова Президента, произнесённые им после того, как был достигнут консенсус:
– Благодарю всех присутствующих за активное участие в дискуссии. Искренне убеждён, что мы приняли верное и взвешенное решение. Остаётся лишь поставить русских в известность о нашей позиции и о согласии мистера Рокфуллера …
– Не раньше, чем будет получено согласие моей жены, – перебил его Джон. – Её мнение для меня остаётся решающим. Прошу не забывать об этом моём условии.
– Конечно же только в этом случае, – немедленно отреагировал Президент. – Всем формальным шагам, включая переговоры, условия контракта и тому подобное, мы дадим ход только после того, как ваша уважаемая супруга одобрит ваше решение. А до этого попрошу всех присутствующих сохранять полную конфиденциальность. Не следует раньше времени выпускать джинна из бутылки. Под «джинном из бутылки» он имел в виду пресс-конференцию в Белом доме для американских и иностранных журналистов, на которой будет объявлено о принятом решении.
Но это произойдёт не раньше, чем через пять-шесть месяцев. А пока спортивный ягуар уносил мистера Рокфеллера всё дальше и дальше на северо-восток в город небоскрёбов и миллиардеров Нью-Йорк. Ему было о чём поразмышлять по дороге. Первой преградой, которую ему необходимо будет преодолеть, была Гвенет. В отличие от многих мягкотелых и уступчивых замужних дам, готовых следовать за мужем хоть на край света, Гвенет отличалась исключительной независимостью суждений.
Он хорошо помнил, какой ценой ему досталась её рука, когда он уже заканчивал образование, а она только поступила на первый курс Гарвардского института юридических наук. О, эта девушка стоила всех красоток, с которыми он знался до знакомства с ней. И дело заключалось не в её привлекательной внешности, вернее, не только во внешности, а и в чём-то ещё, неуловимо величественном и строгом, что непроизвольно заставляло соблюдать дистанцию и держать руки по швам или в карманах, в то время как так и подмывало дать им немного воли. Но Джон сразу почувствовал эту её особенность и повёл планомерную атаку. Он потерял во времени, но выиграл во всём остальном. К тому же на первом этапе ему очень мешала его прославленная фамилия, которая не только не способствовала их сближению, а, напротив, скорее препятствовала ему. И Джону пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить свою пассию в том, что он нормальный американский парень. Не всякая американская девушка – в отличие от милых русских дам (примеч. автора) – готова запасть на молодого самца только потому, что он миллионер или, хуже того, миллиардер, – другая культура. И простому американскому миллиардеру пришлось добиваться руки своей возлюбленной, как Кандиду руки Кунигунды. Но, как бы то ни было, история их отношений закончилась благополучно и даже имела продолжение в лице трёх чудесных детишек – двух мальчиков и одной девочки – рождённых в счастливом браке с определёнными интервалами по годам.
Старшему сыну Алену месяц тому назад исполнилось двадцать два года, и он тоже, следуя семейной традиции, поступил в Гарвард. Но тут дорожки отца и сына разминулись. В отличие от Джона, который окончил Гарвардский институт бизнеса, Ален выбрал профессию врача и поступил на Медицинский факультет. Но и Рокфуллер-старший не слишком настаивал на своём. Ну не хочет человек продолжить семейную традицию – учиться зарабатывать деньги, и не надо. Куда важнее, чтобы профессия пришлась по душе. Ведь правда и то, что всех денег не заработаешь. Воля провидения выше воли отдельного человека. Даже если этот отдельный человек родной отец. А промысел божий, в который Джон свято верил, рано или поздно расставит всё по своим местам. К тому же совсем нелишне иметь в доме врача. Но если уж быть совсем откровенным, то выбор сына всё-таки несколько расстраивал отца, хотя тот и не подавал вида.
Его любимице дочери Хане шёл восемнадцатый год, она заканчивала одну из престижных частных школ Нью-Йорка и уже давно определилась со своей будущей профессией. Тут явно сказывалась генетика матери, Хана твёрдо решила стать юристом, чему родители были только рады. От матери она унаследовала также привлекательную внешность и подкупающую манеру вести беседу, что исключительно важно для адвоката, а от отца аналитический ум и способности к естественно-научным дисциплинам – качества, редко сочетающиеся в одном лице. В пятнадцать лет она вполне сформировалась как женщина, хорошо знающая себе цену, что позволяло ей держать знакомых мальчиков на почтительном расстоянии. Впрочем, назвать их мальчиками можно было только условно – всё это были дети толстосумов, рано созревшие и уже познавшие женское тело как за деньги, так и по обоюдному согласию. Впрочем, Хану сексуальные томления пока ещё трогали в значительно меньшей степени, чем других её сверстниц, – она шла по жизни своим путём. И если бы Хана сама не была дочерью Рокфуллера, то в будущем её встретил бы какой-нибудь другой молодой и честолюбивый Рокфуллер и предложил бы руку и сердце. А так… Впрочем, одно она знала твёрдо: если когда-либо и выйдет замуж, то исключительно по личному выбору, а будет это отпрыск морганов, ротшильдов или человек с совершенно непубличной фамилией и даже не янки, для неё не имело никакого значения. В свои восемнадцать лет она была в этом так же твёрдо убеждена, как и в пятнадцатилетнем возрасте, когда это мысль впервые пришла ей в голову. Ну как было не обожать такую замечательную девочку! И оба родителя любили её всей силой своих родительских чувств.
