при взгляде на мое черное платье. Я не сомневалась, что он думал о смерти
моих родителей и о том, как я молода, чтобы взять на себя такое бремя. – Но
на вашем месте я бы издал новый закон, запрещающий подобные пытки.
Только тогда вы сможете быть уверены, что это больше не повторится.
Я кивнула.
– Вы мудры, милорд.
Хотя он и не высказал своих мыслей вслух, он был прав: я была
слишком молода. По законам страны мне понадобится наставник, чтобы
править, по крайней мере, до тех пор, пока мне не исполнится восемнадцать.
Может быть, Томас даст мне совет? У нас не было времени узнать друг друга
получше, но я доверяла ему. Он был добрым человеком. И я не хотела, чтобы
он уезжал из Эшби. Конечно, он не сможет оставаться в замке Монфор без
родителей. А они не смогут остаться здесь навсегда. У барона и баронессы
были свои земли и свой народ. И мысль о том, что Томас может в любой
момент уехать, наполнила меня отчаянием. Желание броситься к нему и
укрыться в его объятиях поднималось во мне. И я чувствовала, что он охотно
раскроет свои объятия для меня, не отвергнет, а будет рад этому. Однако вид
Труди, стоявшей на страже посреди комнаты и переводившей взгляд с меня
на Томаса, отбросил всякую мысль о таком поступке. Труди никогда бы
этого не позволила, особенно в моей спальне. Я вздохнула. Это было к
лучшему. Что-то внутри подсказывало мне, что сначала я должна стать
сильной и научиться жить самостоятельно. Мое горе было еще слишком
свежим, моя неуверенность была все еще слишком высокой. Если я хочу
быть достойным партнером, которого Томас будет уважать, я должна сначала
повзрослеть.
Шорох в темном углу комнаты заставил меня вскочить со скамьи, а
сердце забиться от страха. Крыса? Первым моим побуждением было
вскочить на скамейку, и только присутствие Томаса удерживало меня на
полу.
– Единственная хорошая новость, которую принес мой гонец, – сказал
Томас, – это то, что эти двое мужчин, по-видимому, умерли не от пыток.
Судя по ранам на груди, их сердца были пронзены острым концом меча, алебарды или ножа.
– Значит, какой-то прохожий сжалился над людьми и избавил их от
страданий?
– Скорее всего.
Это объясняет, почему двое мужчин не кричали и не корчились от
боли, когда мы на них наткнулись. Гуманный избавитель, кем бы он ни был, заслуживал моей глубочайшей благодарности.
– Если ваши люди обнаружат этого ангела милосердия, пожалуйста, расскажите мне. Я хотела бы вознаградить его.
Томас кивнул. Какое-то время он молча стоял, потом слегка
пошевелился, взглянул на Труди, и опустил глаза в пол. Я поняла, что он
хочет сказать мне что-то наедине. Труди, видимо, тоже поняла это и
поспешила к двери, закрывая ее перед ним.
– Ее светлости нужно закончить свои дела.
Томас попятился:
– Тогда о планах на будущее поговорим позже, миледи.
Я взглянула в его лицо, успела увидеть тоску в глазах, и дверь
закрылась. Несмотря на мрачные обстоятельства, мое сердце подпрыгнуло от
радостной надежды. Планы на будущее? Он собирался сделать мне
предложение? Я обхватила себя руками. Если я выйду за него замуж, мне не
придется оставаться одной в больших пустых залах Монфора. Мне не
придется бороться с болью и горем в одиночестве. У меня будет помощь в
управлении владением, в которой я нуждалась.
Я села и позволила Труди закончить, отгоняя мысли о перенесении
всех тягот на Томаса. Желание найти утешение в крепких объятиях было
слишком сильным, чтобы устоять.
– Ну вот. – Труди отступила на шаг и оглядела меня, уперев руки в
бока и склонив голову набок. – Вы выглядите достойно, несмотря на то, что
ваше лицо бледное, как луна.
– Спасибо, Труди.
– Я все еще думаю, что вам следует отказаться от обеда. – Труди
посмотрела на меня, подошла и положила прохладную руку мне на лоб. –
Даже если у вас нет лихорадки или озноба, думаю, вам лучше лечь в постель.
Я встала и покачала головой.
– Я должна присутствовать. Я должна хотя бы поблагодарить гостей за
то, что они пришли.
Мне еще предстояло поприветствовать нескольких важных гостей, включая моего крестного, богатого герцога Ривеншира Благороднейшего
рыцаря. Я заметила его на похоронах и не могла проигнорировать. Кроме
того, что это было бы ужасным нарушением этикета, такое поведение
разочаровало бы моих родителей. Герцог был самым близким другом моего
отца. И, конечно, я не могла отрицать, что хотела увидеть Томаса и узнать, что он хочет обсудить относительно будущего, надеюсь, нашего общего
будущего.
Я, наконец, выбралась из своей комнаты и пошла по длинному
коридору в сопровождении старого сгорбленного шаркающего слуги
Бартоломью с факелом, освещая коридор маленькой сальной лампой. Около
винтовой лестницы, я остановилась, кинув взгляд в проход, ведущий в
опустевшие покои моих родителей этажом выше. Бартоломью уже начал
спуск по ступенькам своей кривой походкой. Но вместо того, чтобы
последовать за ним, я на цыпочках стала подниматься наверх. Что-то
непреодолимо тянуло меня туда, и я не останавливалась, пока не оказалась
перед дверью комнаты моей матери. Здесь я остановилась в абсолютной
тишине и покое темного пустого этажа. Мысль, что я никогда больше я не
услышу звонкий смех родителей, болью отозвалась в моем сердце. Никогда
больше тепло камина в комнате матери не будет манить меня. Никогда
больше я не прокрадусь в ее постель в ненастную ночь, чтобы успокоиться в
ее объятиях.
Не дожидаясь, пока мужество оставит меня, я толкнула дверь и вошла, закрыв ее за собой. Я подняла лампу повыше, освещая комнату. Слуги
избавились от постельного белья, лекарств и трав, которые я заметила в ее
комнате, когда была здесь в день ее смерти. Но в остальном все было как
обычно, именно так, как при маме. Ее кровать была застелена пуховым
одеялом, занавески на окнах раздвинуты, пол покрыт свежим тростником.
Было ощущение, что она просто уехала в долгое путешествие, и мы ожидали
ее возвращения со дня на день.
– Если бы это было так, – прошептала я, ставя лампу на туалетный
столик матери и направляясь к деревянному сундуку в конце кровати.
Я бы не осмелилась открыть сундук, будь моя мать жива. Но глубокое, острое желание иметь хоть что-то от нее на память двигала мной. Я подняла
крышку, и от знакомого аромата лаванды на глаза навернулись слезы. Это
был запах моей матери: она носила маленькие мешочки сухой лаванды от
моли в складках одежды. Я достала бордовый дамаст3 с узором гранатового
цвета, зарылась в него лицом и со сдавленными рыданиями дала выход
горячим слезам, орошая ими красивое платье – последний подарок отца
матери.
– Больше никаких слез, – пробормотала я, укладывая одежду обратно в
сундук и стирая следы слез на щеках. Не стоит спускаться в Большой зал и
встречать гостей с опухшими глазами и заплаканными щеками.
3 Дамаст – ткань (обычно шёлковая), одно- или двухлицевая с рисунком (обычно цветочным), образованным блестящим атласным переплетением нитей, на матовом фоне полотняного переплетения.
Я начала опускать крышку, и тут мое внимание привлек какой-то блеск
– в прорезь фланели, которой была обита внутренняя часть крышки был
вставлен серебряный ключ. Его, очевидно, сунули второпях, иначе он был бы
спрятан тщательно. Я взяла его и повертела на ладони. От чего он? Может
быть, в сундуке есть тайник?
Я запустила руку в сундук, пробираясь сквозь слои одежды, пока мои
пальцы не коснулись дна. Провела рукой по краям, не совсем понимая, что
именно ищу, но мое любопытство росло. Несколько минут я осматривала