Рассматривая себя в зеркало, она отмечала происходящие с ней перемены (или воображала, будто наблюдает их). Как бы то ни было, ей казалось, что грудь у нее наливается соками, лицо взрослеет, а тело приобретает округлые формы, отличающие женщин от девочек.

Князь Ярополк удивился, когда узнал, что племянница только что отметила свое тринадцатилетие.

– Вот как? – сказал он, внимательно глядя на нее. – А я думал, тебе шестнадцать или даже больше. Рано расцвела.

В глазах его засветилось чувство, которое совсем не понравилось Евпраксии. Тем же вечером она стала прощаться с дядей, говоря, что пора в путь-дорогу.

– Куда ты на ночь глядя? – всполошился он, но она была непреклонна.

После того как Горислав взял ее силой, она составила цену сразу всем мужчинам, и цена эта оказалась невысока. Евпраксия поняла, что доверять нельзя никому, какими бы влюбленными или восхищенными глазами они ни смотрели. Все равно воспользуются своей силой и ее слабостью. После этого открытия даже предстоящий брак перестал пугать ее так сильно. Ведь наличие супруга и статус замужней дамы избавляли ее от домогательств других мужчин.

Эти же соображения руководили Евпраксией, когда она не прогнала Горислава и не покарала его за надругательство. По крайней мере он продолжал относиться к ней почтительно и служил ей защитой от немцев. Приходилось соблюдать этот баланс. Даже несмотря на то, что в обществе Горислава Евпраксия чувствовала себя так, словно была вынуждена держать при себе прирученного волка, который в любой момент может опять сорваться с цепи.

Этот волк был готов порвать любого, кто угрожал его хозяйке.

Когда Ярополк стал очень настаивать на том, чтобы Евпраксия провела у него хотя бы еще одну ночь, она под благовидным предлогом позвала Горислава, а потом – уже в его присутствии – объявила о своем решении снова. Возражений больше не последовало. Держать ручного волка опасно, но в первую очередь он представляет опасность для окружающих и заставляет их держаться на расстоянии.

Покинув Волынские земли, обоз вскоре достиг предгорий Карпат. Дорога пролегала через долины, окруженные зелеными валами лесов, уходящих все выше и выше, а потом постепенно и она сама начала подниматься к небу, опоясывая вершины подобно змее. Там и сям среди зелени проступали грозные утесы, напоминающие каменных великанов. В небе парили орлы и коршуны, словно дожидаясь, когда путники упадут, обессиленные.

На одном перевале обоз попал под проливной дождь, и верблюд свалился в пропасть вместе с половиной приданого. Немцы спускаться за ним отказались, заявив, что это не их вина и не их дело. Тогда Горислав приблизился к Евпраксии, посмотрел ей в глаза и предложил:

– Приказывай, княжна.

Торжествующие огоньки плясали в его глазах.

Евпраксия помедлила с ответом. А что, если бросить добро на произвол судьбы? Как невеста, она уже утратила главное. Ни соболя́, ни яхонты не спасут ее от позора, если обман откроется. И виной тому бесстыжий Горислав, воспользовавшийся беспомощностью Евпраксии. Хотелось плюнуть ему в лицо. Прежняя девочка так и поступила бы, но теперь на ее месте стояла другая, осознавшая, что там, где не хватает собственных сил, следует действовать хитростью.

– Возьми людей сколько нужно и полезай в пропасть, – сказала она Гориславу.

– За это ты должна пообещать мне… – начал он.

Евпраксия не дала ему договорить.

– Обещаю, – быстро сказала она.

Горислав кивнул и пошел готовиться к опасному спуску. Когда он и пятеро других смельчаков, обмотанные веревками, скрылись из виду, к Евпраксии приблизился барон Фридрих фон Дюрент. Они заговорили по-немецки, чинно прохаживаясь по дороге. Дождь прекратился, но все пространство над головами было заполнено серым туманом, сочащимся влагой. Голоса звучали в сыром воздухе глухо, как сквозь вату.

Барон говорил о том, что сердце его изнывает от неразделенной любви, что он готов умереть за одну лишь ночь, подаренную ему Праксидой. Она терпеливо слушала его и даже изредка кивала, изображая тем самым благосклонность. На самом деле она не собиралась тешить собой немца. Ее замысел состоял в другом. Его искушенность в любовных делах могла оказаться полезной. И, выслушав его признания и просьбы подарить ему ночь любви, Евпраксия сделала вид, будто колеблется.

– Помнится, вы рассказывали мне о рыцарском обычае делить ложе с дамой, отделившись от нее обоюдоострым мечом. Если вы обещаете не прикасаться ко мне и пальцем, то, пожалуй, я могла бы допустить вас в свои покои…

– Настоящая любовь не терпит ограничений, – сурово возразил фон Дюрент. – Страсть, бушующая во мне, требует выхода.

– Должно быть, вы забыли, что я девица, – произнесла Евпраксия. – После венчания мне предстоит первая брачная ночь. Маркграф легко распознает обман.

– Есть способ, которым пользуются девушки, потерявшие невинность.

– Правда? Никогда не слышала о таком.

Барон доверительно склонился к Евпраксии, взял ее под руку и заговорил в подставленное ухо:

– Достаточно иметь при себе рыбий пузырь, наполненный свиной или любой другой кровью. Остальное додумывайте сами, Ваше Высочество. Мне, право, неловко об этом говорить.

– Фу, какая гадость! – воскликнула Евпраксия, высвобождая руку. – Даже слышать не хочу об этом! Как вам не стыдно, барон? За кого вы меня принимаете? Молитесь о том, чтобы моему мужу не стало известно об этом разговоре. Ступайте прочь, пока я вконец не рассердилась!

Отчитав таким образом ошеломленного фон Дюрента, Евпраксия впервые за много дней избавилась от тревоги. Теперь ей было известно, как ввести Генриха Длинного в заблуждение. Нужно лишь не забыть заготовить пузырь заранее, а уж спрятать его не составит труда.

Когда скарб был поднят из ущелья на дорогу, странствие возобновилось. Горислав, чувствуя себя героем дня, ехал рядом с возом Евпраксии и нашептывал игривые словечки, склонившись из седла к окну. Ему тоже не терпелось провести с ней ночь. Сознание своей власти над мужчинами наполняли княжну неведомой ей дотоле гордостью. Несмотря на то, что каждый из них был втрое сильнее ее, она училась вертеть ими как заблагорассудится.

– Я тебя выкраду, – пригрозил Горислав, видя, что лестью и уговорами ему своего не добиться. – Увезу в лес ночью, и будешь ты опять моею, как тогда.

Евпраксия поманила его пальцем: мол, нагнись ниже. Напрасно он напомнил о ее унижении. Тогда на реке, наплававшись вволю, он снова накинулся на Евпраксию, и она не сумела дать ему отпор. Но то происходило вдали от людских глаз, а здесь, среди многолюдного сопровождения, их роли переменились. Теперь сильнее была она, и Гориславу предстояло убедиться в этом.

– Что? – спросил он, почти просовывая голову в прорезь окна.

– А вот что, – ответила Евпраксия, вцепившись ногтями в его доверчиво подставленное ухо. – Ты кто такой, чтобы такие вещи говорить хозяйке своей? Вот велю тебя выпороть, тогда узнаешь! Пошел прочь, негодник!

Она не просто отпустила ухо Горислава, а с силой оттолкнула его голову, так что он качнулся, выпрямляясь в седле.

– Домой вернусь, – пригрозил он, сверкая очами. – Сама поезжай дальше со своими немцами.

Это было не в интересах Евпраксии, но она не подала виду, что испугалась, а вместо того произнесла холодно:

– Возвращайся, коли так. А вперед тебя гонца с грамотой пошлю, чтобы в Киеве узнали, что я тебя прогнала за блуд и непочтение. Сам объяснишь князю Всеволоду, что сие означает. Уезжай.

Она вытянула вперед руку с выставленным пальцем. Горислав подобрал поводья, готовясь развернуть коня, но вместо этого продолжал ехать рядом. Он прекрасно понимал, какой прием ожидает его на родине, если Евпраксия приведет угрозу в исполнение. Даже если никто в Киеве не узнает истинной подоплеки его преждевременного возвращения, то все равно доверие к нему будет подорвано. Ни ему больше не быть оруженосцем при великом князе, ни отцу и братьям не сиживать на почетных местах во время советов.