Улле рос, как все младенцы, – с ночными бдениями, плачем и газиками, с узнаванием родных лиц и забавным лепетом. Он смешно ползал по полу – подогнув одну ножку и вытянув другую, быстро загребал руками и стремительно перемещался по дому. Когда брат в первый раз пошёл сам, он бегал по гостиной от стола к дивану, смеясь, а Рике страховала его, чтоб не упал.

Он разбрасывал игрушки сестры и рвал её книжки. Рике иногда выходила из себя, но не срывалась на брате. Если становилось невмоготу, она колотила подушку на кровати.

Шли месяцы, и девочка уже не представляла времени, когда Улле ещё не было в их жизни. Приходя из школы, Рике посвящала младшего брата в тайны букв и цифр. Преисполненная гордости, она объясняла Улафу, почему небо синее, отчего бывает прилив, что такое звёзды и как устроен человеческий организм.

В четыре Улле освоил двухколёсный велосипед и шустро колесил на нем по участку и детской площадке. Мальчик рос активным и любознательным. Дружелюбие и лёгкий характер помогли ему обзавестись множеством друзей в садике и среди соседских детей.

Улаф живо интересовался всем, что работает и движется – часами, механизмами, автомобилями, поездами. Отец водил их с Рике в Технологический музей, и там мальчик долго мог разглядывать, как крутятся шестерёнки, цепляются друг за друга зубчатые передачи, разжимаются пружины или ходят поршни. Особый восторг у него вызвала постоянная экспозиция «Механизмы Леонардо», где воссозданные по чертежам великого италийца машины можно было трогать, и делать с ними всё, на что хватало фантазии.

– У нас хороший потенциал, – посмеиваясь, говорил Ларс Тьоре.

В тот субботний летний день с утра ярко светило солнце. Отец был на работе в порту, Ирма и Рике, в шортах и топиках, копались во дворе на клумбе, высаживая купленную на днях новую рассаду. Девочка помогала мачехе, подавая картонные горшочки. Колхикумы, объясняла Ирма, красивые неприхотливые цветы, а зацветут они в сентябре, когда большинство растений уже сбрасывают листву. Улле играл под росшим за домом старым дубом, катая свои машинки.

Часам к одиннадцати небо быстро затянуло облаками, поднялся ветер, становившийся всё сильнее. Неподалёку громыхнул гром. Ирма сняла перчатки и вздохнула.

– Гроза будет. Ри, сполосни, пожалуйста, инструменты, и отнеси их в сарай, а я приберусь на клумбе и дорожке. Улле! – повысила она голос. – Собирай игрушки и давай-ка в дом!

– Сейчас, мам! – отозвался Улаф. Он бросил свои машинки и забрался на качели, которые отец приладил на нижнюю ветвь дуба, удобно отходившую от дерева под прямым углом на высоте пары метров. – Минутку покачаюсь!

– Быстренько! А то сейчас как ливанёт!

Рике помыла садовый инструмент из шланга и занесла его в сарай. Поэтому удара молнии она не видела. Только стены на мгновение перестали существовать, превратившись в ослепительное белое сияние. Раскат грома был такой силы, что девочка повалилась на пол, как куль муки, не выпустив из рук грабельки и лопатку. Что-то слышать снова она начала только минут через пять, и страшного крика Ирмы не слышала тоже.

Оглушённая Рике выбралась из сарая. Старый дуб дымился. Его верхушка была раскурочена, и там догорали ветки. У дерева, над лежащим навзничь Улафом, склонилась Ирма. Рике подбежала к ним.

Брат был неестественного серо-зелёного цвета. Ирма щупала пульс у него на горле. Затем подхватила Улафа на руки и побежала в дом, кинув на Рике безумный взгляд. Девочка словно в ступоре поплелась следом.

Ирма уложила сына на диван и уже кричала в телефон:

– Ню Сандвиксвьен, семьдесят восемь! Молния ударила в дерево, пострадал ребенок! Да, да! Жив! Умоляю, быстрее! Да, я поняла!

Она опустилась на колени возле дивана, просунув правую руку под лопатки сына, а левой зажав ему нос. Голова Улафа запрокинулась, рот открылся, и Ирма вдохнула ему воздух. Грудь мальчика приподнялась, и опустилась, когда мать оторвалась от его рта.

– Ри, намочи полотенце холодной водой и сюда! – выдохнула она.

Рике побежала на кухню, и вернулась с мокрым полотенцем. Ирма положила его Улафу на лоб, и еще несколько раз выдохнула ему в рот, одновременно надавливая правой рукой на грудь сына.

На улице послышалась сирена скорой.

Рике впустила врачей. Осмотреть мальчика им хватило нескольких секунд.

– Отойдите! – приказала Ирме подтянутая женщина средних лет. Медики открыли принесенный ими чемоданчик. Смуглый высокий брюнет подвинул стол к дивану, поставив на него чемодан, а женщина достала два металлических диска с ручками. От них к чемоданчику тянулись закрученные в спираль толстые провода.

– Разряд! – бросила женщина. Смуглый парень нажал кнопку, и Улафа зримо тряхнуло.

– Еще разряд! – повторила женщина-медик. Мальчика снова тряхнуло, и он с громким хрипом сделал вдох.

– Есть сердцебиение! – торжествующе произнесла реаниматолог. – Вы мама? – повернулась она к Ирме.

– Да, я мама, – плачущим голосом отозвалась Ирма. По ее щекам катились крупные слезы.

– Поедете с нами. После поражения молнией необходима госпитализация. Где отец?

– Я сейчас позвоню, он на работе…

Доктор собрала чемоданчик, и смуглый парень унес его в машину. Улаф дышал, но еще не пришел в себя. Мачеха сбивчиво говорила по телефону.

– В машину! – скомандовала врач. Ирма подхватила сына на руки. Рике замерла в дверях, не зная, что делать.

– Жди папу, – обернулась к ней мачеха. – Он скоро приедет.

Рике молча кивнула. Больше она никогда не видела прежнего весёлого и активного брата. Домой вернулся, казалось, совсем другой ребёнок.

Улаф и Ирма провели в больнице три дня.

Вечером воскресенья Улле пришел в себя.

В понедельник Рике смотрела через окно палаты, как брат лежит на кровати, уставясь в потолок. К руке его тянулась трубка капельницы. Ирма сидела рядом в кресле, забывшись коротким сном.

– Врачи говорят, тяжёлое повреждение коры мозга, – тихо сказал отец, положив Рике руку на плечо.

– Он поправится?

– Никто не может обещать ничего опредёленного…

Ларс разбудил жену.

– Тебе нужно отдохнуть. Езжай домой с Рике, – просто сказал он.

Ирма послушалась, но вечером снова поехала дежурить у постели сына.

Утром во вторник осунувшийся Ларс Тьоре открыл калитку перед женой и Улле. Под глазами у Ирмы залегли черные тени.

Мать держала Улафа за руку, хотя шёл он сам. Мальчик двигался вяло, как бы нехотя. Глаза его, раньше живые и острые, все подмечающие, теперь блуждали из стороны в сторону, время от времени замирая на чем-то своём.

Рике подбежала к ним, и обняла Ирму и брата. Мачеха со всхлипом погладила ее по голове, а Улаф не обратил на сестру никакого внимания.

Он часто понимал, что ему говорят, послушно ел, ходил в туалет, хотя мог сходить и под себя. Изредка он «включался», и почти становился прежним Улафом. Почти… Но подавляющую часть времени мальчик пребывал в своем мире, причем никто даже не знал, есть ли он вообще, этот мир. В такие моменты, если его испугать, или даже просто случилась неожиданность – например, пища оказалась слишком горячей, то мальчик мог впасть в истерику надолго – кричать, брыкаться, прятаться. Или же – чаще – впадал в кататоническое состояние, похожее на кому. Он забыл, или ему просто стали неинтересны все его прежние увлечения. «Овощ», называли таких людей за глаза. И, хотя «овощ» ходил, и даже порой соображал, но из жизни он выпадал совершенно.

Начались хождения по врачам. Ездили в Дойчланд к светилам европейской медицины, а в Медицинском университете делали видеоконсилиум с докторами из Соединённых Государств.

Светила и профессора разводили руками. У Улафа диагностировали травматическое расстройство аутического спектра, но большего сказать не могли. Сам мальчик информации тоже не добавлял. Единственная надежда, говорили врачи, на то, что растущий организм со временем преодолеет последствия электрического шока и восстановит поврежденный мозг. Но надежда была слабой.