По улице шли двое — в обнимку, ничего такого, как будто выходили после посещения бара, но Эльман аккуратно похлопал Энью по плечу, и, когда тот обернулся, незаметно указал пальцем в сторону головы ближайшего. Они были метрах в десяти, так что разглядеть мелкий ножичек, приставленный к горлу, хоть с трудом, но удалось. Левый — блондин — торопливо озирался по сторонам, так что Энью задержал дыхание и поглубже натянул капюшон, так, чтобы выглядывал только глаз. Двое свернули за угол, и Эльман, приподнявшись, поманил его рукой. Энью послушно засеменил за ним, стараясь двигаться как можно тише и не слишком разгибать колени. Получилось неплохо, и так, незамеченными, прижимаясь к углам домов и избегая окон, они прошли несколько переулков, прежде чем преследуемые остановились. Здание перед ними было двухэтажным и довольно широким — видимо, принадлежало жертве, потому что блондин, посмотрев по сторонам, с силой протолкнул того к двери, заставляя зазвенеть связкой ключей. Намазанные петли легко открыли дверь, но следующий порыв ветра с грохотом ударил её о высокий полог, от чего кто-то из двоих, судя по выражению лица, про себя выругался.
Пятеро остальных как раз подоспели, но Эльман жестом приказал им остаться на местах. Те молча кивнули. Энью пошёл первым, разогнувшись и изображая обычного жителя, подбираясь ближе к цели. Эльман последовал за ним через полминуты, повторив неуклюжий трюк в надежде, что их всё-таки не увидят. Ещё несколько шагов — и они оба оказались у двери, вне зоны досягаемости окон. Тела прикоснулись к потеплевшему от солнца дереву, и Энью ощущение показалось до жути знакомым, так, что он даже нахмурился и на секунду отвлёкся. Эльман похлопал его по плечу и молча стал показывать на руке цифры от пяти в обратном порядке. Энью кивнул, и, когда прошла «единица», приставил руку к верной ручке и вбросил немного силы. Хаотичность забегала внутри замка, негромко разламывая его на куски, и дверь от толчка отперлась, открыв вид на короткий коридор с дверями по обеим сторонам, запачканный следами замшелый оранжевый ковёр и лестницу на второй этаж в дальнем углу. Эльман приложил палец к губам — вполне возможно, их ещё не заметили, так что стоило остеречься, — и пропустил Энью вперёд, указав кивком головы на левую дверь, за которой послышался приглушённый смех.
— О, ты как раз вовремя, — дверь вылетела с петель как раз в тот момент, когда из ножевой раны на шее жертвы потекла кровь, а само орудие вслед за этим бритвенно рассекло воздух, раскидывая по стенке капли крови. — Ты кого-то привёл?
— Нет, — это было сказано так твёрдо, так спокойно во всей этой ненормальной обстановке, будто это было само собой разумеющимся, и Энью стало не по себе, но прежде, чем он, положившись на нехорошее предчувствие, успел обернуться и посмотреть на Эльмана, сознание болью сконцентрировалось где-то в области шеи, а потом и вовсе куда-то делось, провалившись в ничто.
Энью проснулся от того, что нестерпимо болели руки и неудобно вывихнутые плечи, особенно левое, нывшее от неестественного положения. Верёвка грызла запястье, и наверное от засохшей крови пальцы тоже неприятно тянулись. Он потрогал, потом дёрнул путы, но они не поддались, вместо этого окатив руки колющим жаром открывшихся ран. Тогда Энью попробовал собрать немного магии в пальцы, но хватило только на то, чтобы остановить кровь: почему-то весь окружающий его воздух, пыль, незримо летающая в темноте, не были ей напитаны. Комната была пуста — не только в прямом смысле, но и вообще — как будто из «настоящего» в ней были только сам Энью, верёвки и стул, на котором он сидел. Вдалеке послышались голоса, за ними стук и поскрипывание нескольких дверей, потом открылась последняя, и в глаза брызнул свет, от которого Энью попробовал закрыться, но забыл, что руки связаны, и чуть не рухнул на пол. Вошли двое, но их лица он увидел не сразу: свет мешал разглядеть черты, но он успел заметить знакомый крой одежды. Голос вошедшего развеял все сомнения.
— Кто тебя отправил? — слова Эльмана эхом отдавались в углах комнаты, сильно били по ушам. — Как ты вычислил это место?
— Предатель, — прошептал Энью, улыбнувшись. — А я не догадался. Надо было догадаться.
Сила Фатума роилась внутри синим червивым комом, разрасталась шевелящейся злобной массой, требовавшей подпитки. Внутри Энью росла непривычная злоба — на предавшего его товарища, и снова на самого себя за невыполненную просьбу Хилл. В скулу прилетел кулак, и Энью еле сдержал слёзы, сами полившиеся из глаз — не от боли, просто так. Второй подошёл и опрокинул стул на пол. Руки неприятно заломило, и Энью попытался приподняться, но удар ногой под рёбра вернул его в лежачее положение, приказав не рыпаться. Пальцы сами по себе снова попробовали набрать магии, но в этот раз не пришло совсем ничего.
— Ты отвечать будешь? — прорычал второй. Голос у него был повыше и позадиристее, но видно было, что Эльман держится гораздо спокойнее — свет ещё проникал сквозь открытую дверь, так что полностью зрения Энью лишён не был. — Он не говорит!
— Заткнись, — Эльман на жалобу никак не отреагировал, зато на рёбра пришёлся ещё один пинок. — Не скажешь, маг?
— Хм, — Энью нагло приподнял подбородок, насколько это было возможно, стараясь сохранять инфантильный тон. — Нет, не надейся.
— Ненавижу магов! — прогавкал второй, сильно наступая пяткой ботинка на спину где-то пониже плеча. Энью сжал зубы, по телу пробежала дрожь. От эмоций попробовал рвануться, но верёвка впилась только сильнее. Эльман поднял стул и посмотрел ему в глаза.
Энью знал, что не выдержит пытки, и ему было страшно, отчасти от того, что в глазах врага он увидел неподдельную решимость. Он, Энью, дрожал, а Эльман оставался спокойным, будто всё было ему привычно, будто он делал это далеко не в первый раз, а человеческие страдания были для него шуткой. Второй что-то достал из кармана, и когда Эльман закрыл Энью нос, насильно впихнул это в рот вместе с тряпкой. На вкус оно было тягучим и горьким, как кора, а когда касалось кожи, походило на острые специи. Через пару минут по телу разлилась пустота, странно усилившая чувства и сделавшая всё вокруг будто ещё реальнее и красочнее, чем раньше. Эффект был очень схож с крепким алкоголем, но никакой сонливости или упадка сил он не чувствовал, наоборот, его тело полнилось энергией. Но только до тех пор, пока Эльман не обошёл его сзади и по венам не рубанул холод. Что-то склизкое и тёплое потекло по запястьям и ладоням, и Энью сначала даже не понял, что произошло, просто рук словно коснулись несколько кусков льда.
Боль пришла через пару секунд, и Энью подумал, что сейчас потеряет сознание или умрёт, если вообще хоть какая-то мысль могла пробиться сквозь заслон, но то, что находилось в желудке, всё так же держало его на поверхности реальности, не давая падать в небытие. Он закричал, но из горла вырвался только сдавленный хрип, приглушённый кляпом. Эльман вернулся наместо и присел на корточки прямо перед ним, держа в одной руке окровавленный длинный нож, а другой опуская Энью подбородок, чтобы их взгляды встретились.
— Ты умрёшь минут через пятнадцать, плюс-минус, зависит от твоего организма, — сухо выговорил он. — Лучше начать говорить, если хочешь, чтобы мы выпустили тебя из этой комнаты.
— Вы… — пролепетал в ответ Энью, с удивлением обнаружив, что может выговаривать слова, — Вы не дадите мне выйти.
— Зависит от информации, которую ты предоставишь.
Энью тихо затрясся, улыбаясь, из уголка рта потекла слюна. Повторялась та же ситуация, что и в лесу, тогда — беспомощность, одиночество, поражение. Что-то внутри назойливо кричало о том, что он не должен здесь быть, что ему здесь не место, что перед ним всего лишь люди, а людей можно убить, оборвать их ниточки судеб, потому что они — ничто, и не стоят ни гроша. Энью ненавидел этих двоих всем сердцем, ненавидел с самым чёрным, жёлчным, нечеловеческим отвращением. Комок синевы внутри разросся до предела, готовый взорваться в любую секунду, напитав его тело мощью, для этого нужно было всего лишь взрастить эти чувства, дать им разыграться, сделать их частью собственной души, основополагающей частью своей судьбы, и в то же время остатки разума, выедаемые наркотиком, отчаянно сопротивлялись, умоляя прекратить подобные мысли. В один момент всё это смешалось — инстинкт самосохранения, злоба, боль и холод порезанных вен, — оголяя живущий в Энью копошившийся комок, разрывая державшую его иллюзорную плёнку, принимая ледяную, иссиня-чёрную руку Фатума в свою, постепенно отдающую тепло человеческого тела.
