Рука приложилась к чему-то твёрдому, но тёплому, даже горячему, как пролежавший на солнце кусок металла. От прикосновения по телу и стене побежали красные искры, чем-то похожие на потоки энергии, разливающиеся от Его ладони. Они рассыпались и таяли, оставляя за собой глубокие черноватые борозды, прорезая всё больше и больше ветвистых путей к рокочущей сердцевине. В это мгновение они были едины, всё, что вокруг, было едино, и она как будто смотрела на саму себя то ли сверху, то ли изнутри. Стена проверяла, как проверяла многих людей до неё, смотрела и оценивала самые глубокие намерения. Бог внимательно, не отрываясь, рассматривал трещины, глубоко расходившиеся от её руки, наблюдал, как ломается кромка под взглядом её закрытых глаз, открывая неровный, в человеческий рост проход прямо впереди. Вайесс почувствовала его гораздо раньше, чем увидела, стена пропускала её, давала слиться с собой и как будто подтверждала её уверенность и чистоту намерений перед создателем.
— Так все эти смерти в пустыне, — Вайесс медленно опустила руку и скосила взгляд вниз, на сыплющийся в открывшийся проём песок. Она спрашивала спокойно, даже отрешённо, словно это больше её не интересовало, — это ваших рук дело?
— Не обманывайся, это дело рук людей, пытавшихся войти. — Бог движением руки поправил капюшон и поднял глаза, разглядывая собственное творение. — Стена — это только реакция, отражение их душ, и больше ничего. Я не собираюсь винить ни их, ни себя: всё это — просто результат человеческой натуры.
— Эти ворота… Куда они ведут?
— Пока что вперёд — Бог одёрнул руку, и красные всполохи моментально потекли обратно, собираясь в его ладони, как будто он что-то вытягивал из стены. — Иногда я собираю здесь ошмётки того, что оставляют проходящие… Пустошь сильно мучается.
Он вошёл в проход первым, и стекло на стенках раздвинулось, выворачиваясь наизнанку и пропуская своего создателя. Вайесс шагнула следом, и тело чуть не поднялось в воздух, вдруг став настолько невесомым, что чтобы сделать шаг, приходилось напрягать разве что пальцы ног. Она улыбнулась — впервые за долгое время — то ли от облегчения, то ли от ощущения того, что она наконец-то добралась хоть куда-то после всех бессмысленных скитаний.
— Бессмысленных? — Бог вполоборота взглянул на изрезанное грязными царапинами лицо.
— Простите…
— Бессмысленности не существует. Всё, что ты делаешь, имеет свой резон, и в твоём страдании смысла гораздо больше, чем во всём остальном.
— Я… понимаю.
— Не понимаешь, но… — Его губы тронула лёгкая усмешка, и стекло моментально отзеркалило её, наполнив каверну синеватым светом. — Ни в чём не сомневайся, пока не поймёшь.
Где-то далеко позади с треском закрылся вход, и Вайесс поёжилась — не от страха, а от того, что с противоположной стороны сразу подуло холодом. Стенки сдвинулись, делая проход ещё уже, так, что пришлось идти друг за другом. Они стали ещё мягче, и когда Вайесс проводила по ним рукой, больше не чувствовала визуально острых углов — теперь это больше походило на холодную плазму, постоянно меняющую углы и грани движущихся фигур. Она заметила людей не сразу — сначала ей показалось, что зрение обманывает её, но потом тел стало больше. Застывшие по бокам прохода в жидкой массе, протягивающие к ним руки, они будто молили о помощи, прежде чем снова затеряться в переплетении меняющихся кубов. Нечто в них приковывало взгляд, словно они все просили её, её одну помочь, и что-то связывало их с теми, из Храма. Взгляд — у них был такой же бесчувственный взгляд.
— Они все — такие же, как ты.
На мгновение всё стало неожиданно беззвучным, даже Стена, так упрямо стонущая над головами, замолкла, словно по приказу. Вайесс почувствовала ужасное одиночество, и даже Бог, шедший совсем рядом, был недосягаем. Тишина сковывала, ставила собственные, невидимые барьеры между вещами так, что даже самое близкое отдалялось настолько, насколько это возможно. Прижатая к её спине ладонь вывела её из транса, скинула пелену с глаз, но в следующую секунду ошпарила сильным толчком вперёд и в сторону. Глаза и руки метнулись назад, пытаясь ухватиться хоть за что-нибудь, спасающее от падения в плазму, но ладонь неумолимо продолжала двигать обезвоженное тело, и исхудавшие руки только слепо хватались за спёртый воздух в последней попытке нащупать хоть что-нибудь, кроме пронзительного серого взгляда. Синева встретила её обволакивающим холодом, чем-то похожим то ли на лекарство, то ли на освежающий снег вперемешку с дождём, лицо, а затем и всё остальное медленно утонуло в объятиях расплавленного льда. Почему-то показалось, что так и должно было случиться, что только это — конец её пути, как будто она спала и ей наконец-то снились сны о воде после мучительной сухости и голода.
Что-то коснулось ноги и потянуло вниз, в черноту глубины опустошённых морей, оставляя наверху последний воздух и невесомый снег. Вайесс судорожно вдохнула, задержав дыхание, прежде чем опуститься на самое дно, и лёгкие заполнила жидкая масса вперемешку с воздухом, от которой по телу побежали мурашки. За ногу схватилась вторая костлявая рука, и её потащило вниз ещё сильнее. Чернота страхом отразилась в глазах, заставляя грести наверх в бессвязных попытках выбраться, но ноги хватало всё больше невидимых рук, и слабые потуги оставались тщетными. Пятки коснулись чего-то сыпкого и твёрдого, как галька, и вдруг вернувшаяся гравитация с силой бросила ослабевшую фигурку на колени. В чёрном далёком потолке зияла дыра, через которую место, куда она попала, немного освещалось синим. Уши заложило, от резкой смены давления носом пошла кровь, и она утёрла её намокшим рукавом. Кровь сразу растеклась по ткани, оставляя багровое пятно, и закапала на пол, разбавляя тишину подземелья хлопками ударов по гальке. Словно в ответ на звук, пол со всех сторон зашелестел, и на свет выползли тела, тянущие на трясущихся руках онемевшие ноги. Некоторые ослабели настолько, что просто хватались за других и застывали где-то посередине между смертью и жизнью, поддерживаемые только редкими движениями носителей. Они все были разными: женщины, старики, дети, но тянущиеся руки и сморщенная, зачерствевшая от черноты кожа были одинаковыми. Как черви, эти бывшие люди выползали на свет в немом подражании хоть какому-то существованию, в поиске чего-то, чего сами не понимали, и понимать вряд ли хотели.
Ей было жаль их, жаль тот блеск, что словно вырвали из потемневших глаз, жаль вздувшиеся от предсмертного напряжения вены, и было не слишком важно, кто, почему и когда их сюда отправил — может, Бог Пустоши, а может, всё та же злополучная судьба. Вайесс смотрела, как мучаются те, кому уже не помочь, и из-за этого только стояла, не делая ни шагу из освещённого круга, пока они всё наползали, хватаясь за неё, как за лестницу наверх, протягивая руки к бьющему в широко раскрытые зрачки свету. В этом месте не было ничего, кроме них, так что ни тела, ни одежда не гнили — словно насмешка над самой жизнью, сбежавшей отсюда в мир яркости и наслаждения. Они по очереди вглядывались в её лицо, неловко поворачивая головы и там, где-то в глубине, словно улыбались такому живому и непривычному цвету радужки. В них не было злости или опасности, а в ней не было перед ними страха. Где-то в разуме всплыло ощущение дежавю, настолько далёкое, что казалось, это было ещё до Храма, нет, задолго до её рождения — чувство, связывающее её с этим местом и каждым из полулюдей — но оно пропало так же резко, как и появилось, почти не оставив воспоминания о секундном замешательстве.
Её выбросило наружу, как только последнее существо покинуло освещённый круг, и в глаза, отвыкшие от света, сразу ударила краснота заката, расходящаяся в стене отсветами и бликами по всей её поверхности. Вайесс, шатаясь, поднялась и снова провела рукой по посеревшей стенке — от плазмы не осталось и следа, теперь материал больше походил на кирпич, будто Стена специально запечатала вход в самые тёмные свои уголки. К горлу подкатил кашель, и она оперлась на что-то, выплёвывая комки заполнившей лёгкие жидкости, и с каждым разом в тело возвращалось всё больше усталости — организм отвергал всё извне, заставляя снова чувствовать привычную человеческую боль. Избавившись от плазмы, Вайесс поднялась и поковыляла вперёд, обеими руками опираясь на стены каверны. Где-то впереди зиял выход, и она сощурила глаза, чтобы присмотреться, но свет не давал рассмотреть детали, так что она просто продолжала идти. Бог ждал её, прислонившись боком к своему творению, сложив руки на груди и испуская знакомые красные молнии по всему периметру своего творения.
