— Ты бы не нарывался, малец, наш главарь… — парень пониже, тоже в сером, указал на плащ.
— Эй-эй, спокойней… — вмешался второй, похоже, друг провинившегося.
— Я вообще-то из нового отряда ополчения… — Энью знал его — тот парень, который чуть не погиб от ударов взбесившегося старика — Моуно, вроде. Лицо так и не вернулось в норму, хотя бы подлатали.
— Ни разу не слышал…
— Недавно сформировали, сами бы не нарывались, солдат сейчас много на улицах…
— Тогда верни что забрал…
— Нет — так останешься без своей уродливой рожи…
— Ну рискни, подонок…
Тот, что в плаще властно отстранил второго рукой: видимо, намеревался сам оставить вмятину на лице перешедшей все рамки жертвы. Энью повезло: на площадке перед группой почти не было грязи, и он свободно оттолкнулся от мостовой, уже успев скопить немного магии и за секунду оказываясь рядом с бьющим. Верзила точно не был тем слугой, но это не отменяло то, что сейчас должно было случиться, да и времени раздумывать больше не оставалось — Энью слишком сильно доверился слабой надежде, и вот к чему это привело. Зачинщик даже не успел осознать, что произошло: в один момент его рука, целящаяся в лицо Моуно, оказалась направлена в пол, а сам он взлетел на воздух, подкинутый каким-то щуплым пареньком, внезапно оказавшегося совсем близко, а в следующую секунду его тело уже врезалось в стену покинутого дома, поднимая пыль и разбрасывая осколки некрепкой кладки. Энью стряхнул руки и гневно зыркнул на второго, отчего тот быстро принялся поднимать на ноги главаря и оттаскивать подальше, положив на плечо трясущуюся руку ничего не понимающего верзилы. Вопреки угрозам, солдат рядом не оказалось и Энью, схватив подоспевшую Энн и жестом показав остальным двум следовать за ними, рванул в переулки, петляя и заметая следы в толпе, подальше от любопытных глаз. Запыхавшиеся Моуно с товарищем догнали их позже, уставшие от непонятной и долгой беготни.
— Спасибо, — только и выговорил он. Колени сильно тряслись от накатившей усталости и одышки.
— И как вы собираетесь сражаться, ополченцы? С такими-то коленками! — бросила Энн. — И вообще, мы думали, что ты погиб тогда, в таверне.
— Не, его спас какой-то старик, я не помню как выглядел, но он точно творит чудеса! — отозвался второй, судя по шляпе, его завсегдашний собутыльник.
— Неужели учитель? — Энью взглянул на подругу. — Но с какой стати ему?
— Да ну вас, какая разница! Главное, что жив и всё, — ответил Моуно, уже, видно по речи, изрядно подвыпивший.
— И куда вы в таком состоянии? — поинтересовалась Энн. Моуно посмотрел на напарника, тот пожал плечами, а потом кивнул, мол, можно, раз уж они вытащили из неприятностей.
— Здесь недалеко есть вот уже несколько дней заброшенные склады. Ни растащить, ни приватизировать ещё не успели, — сообщил он.
— Ключей у нас нет, но… может поможете вскрыть замок, раз тут, — старик поднял остроконечную шляпу, встречаясь с Энью взглядом. — Никто не увидит, темно уже.
— Выпивка за наш счёт, — добавил расторопный Моуно и протянул трясущуюся ладонь, — В благодарность.
— Чёрт с вами, вояки. — Энью пожал протянутую руку. — Гулять так гулять!
***
Энью не умел ни пить, ни заводить знакомства, и делал и то, и другое в первый раз. Он сам не особо понял, как, почему согласился и, самое главное, на что, но когда первые капли спирта прожгли горло, в голове появилась мысль отложить всё, включая это вопросы, на далёкое «потом». Он не разбирался ни в качестве алкоголя, ни в том, что ему рассказывали старик-собутыльник и Моуно, но его отчего-то тянуло к нарушению правил, к саморазрушению — этого настойчиво требовало тело и возраст. Деньги сами собой шли на дорогую выпивку, и цвет вина казался бордово-терпким, как густая кровь, ненадолго пятнами оседающая на стекле. Он начал ощущать невероятное единение с миром, с гомоном слов и хаосом толпы вокруг, даже с этим Моуно, ставшим ему самым близким другом на какие-то пару часов. Рукопожатия, пустые слова и громкие обещания, лица и пустота запрокинутой головы в экстазе, похожем на тот, что дарует магия. Энью подумал, что это — нормально, получать удовольствие, желать удовольствия — нормально, и люди трущоб — на самом деле нормальные. Не такие в этом буянящем мире только наставления его отца и серый цвет — цвет смерти и вожделенного порванного плаща. Яркие огни подсвеченных вывесок, блеск пролитого и влитого в горло золота, тёмная желтизна зубов и морщин, покосившиеся от монументального счастья лица — старые и молодые, красивые девушки, звон и холод монет, сырость и сухость дерева — мешанина из осознавания мира накатывала водоворотом сладкой агонии наркотика, и организм бесцельно требовал ещё.
— …Так вы маги и закончили Академию? Нехило! — кряхтел старик, в отличие от Моуно уже практически не слыша ни свою, ни чужую речь.
— …Пф, у того здоровяка и шанса не было! Как ты его в стену, может, повторишь тот удар с дверью? Мы бы оценили!
— Желательно с дверью винного погреба! — вставил слово кто-то, проходивший рядом.
— У меня же вроде друг был оттуда, ток, не помню совсем, как звали. Парень простой, деревенский, но способностей о-го-го! Сын соседей, — старик гордо ударил себя в грудь и выдавил скупую мужскую слезу. — Помню, помоложе был, так мы с ним рыбу ловили утром, он ведь мне как сын был, и таких карпов таскал, на неделю хватало, ещё и удочка была необычная, заколдованная, что большие попадались. Батька его — строитель — всё на лесах пропадал, когда замок ток строился, вот парнишка один дома скучал. Я-то брал к себе, а он всё говорил, мол, «жаль, что не с вами живу, деда». Радостный паренёк, добрый.
— Да заткнись, мешок старый… Сколько раз уже рассказывал, не надоело?! — Моуно сделал последний глоток и швырнул бутылку в подворотню. Оттуда завизжало и разбежалось в стороны пятно кошачьей шерсти. Старик даже не взглянул.
— Ну так ушёл он ведь — попрощался и ушёл, сказал, добьётся таких высот, что нам и не снились. И ведь не возгордился, а правда хотел. Наверняка у него всё хорошо, раз не показывается. Ну я молюсь каждый день — за здоровье-то.
— С какого ты молишься, дед? Бухаешь только, на другое времени нету, — зло рассмеялся Моуно.
— Да иди ты, бесчеловечный какой! — скорчил рожу тот, но отхлебнув ещё немного, передумал злиться. — Ну и к чёрту! Твоё здоровье!
Эннелим, похоже, чувствовала то же самое, но, в отличие от Энью, испытания новых ощущений она закончила уже через полчаса: хрупкий, непривыкший организм не выдержал резкой смены состояния, и теперь она, пошатываясь и опершись на него, ковыляла рядом. Её сознание было совсем не здесь, играя в голове раздражающе ритмичной и громкой музыкой бессмысленных размышлений. Энью только что-то болтал в ответ — какие-то обрывки то ли фраз, то ли выученных в школе терминов — с Энн, упавшей на плечо, он не мог думать ни о чём другом. И она, и мир вокруг казались неестественно хрупкими, цвета расплывались и сияли желтизной огней, заполняясь теплотой ядовитых напитков.
— Щас расскажу нормальную историю, без всяких соплей, — сказал Моуно, бросив презрительный взгляд на собеседника. — Короче, сидел я как-то в баре с другом, а он…
— На меня гонишь, — покачал головой старик, — А у самого любая история начинается с «пил я как-то с таким-то».
— …А он бывший военный, прошёл даже битву на юге, но потом ушёл от дел: семья, дети, в общем, остепенился, — продолжал он, вроде как не заметив насмешки. — Ну и байки всякие травил про армейскую жизнь, про то, как сражался за отечество, говорит, не жалеет, но скучает по тем временам. Да кто бы не скучал, когда ни ответственности, ни запретов, а одна сплошная свобода: делай, что хочешь, бери, что хочешь.
— «Ни ответственности»? — спросил Энью. Ответственность была у настоящих воинов в крови — они сражались за себя, за людей рядом, за любимых, за страну — и это была их ноша. Но Моуно то ли не услышал, то ли решил не отвечать.
